Джаган собирался идти в лавку, но, видя сына в таком настроении, решился нарушить заведенный порядок. Теперь распорядок его дня то и дело менялся.
Он покорно последовал за сыном и уселся в холле, куда не заходил вот уже несколько недель. Он заметил, что Грейс преобразила холл — повесила занавески, расстелила на столе скатерть, а на полу — циновки. На стенах висели современные картины. Джагану они показались совершенно непонятными, но Грейс сказала:
— Они великолепны, правда?
И он только поддакнул.
На бамбуковых стульях лежали разноцветные подушки. В небольшой вазе на столе стояла ветка маргозы. При виде маргозы у Джагана сильно забилось сердце.
— Маргоза — это амброзия, о которой говорится в наших ведах[13]. Ты знаешь об этом, Грейс?
Она чуть не обняла вазу и воскликнула:
— Какая прелесть! А как об этом узнали? Про веды все известно, правда?
— Конечно, ведь они истекли из божественных стоп.
— Ах, какая мысль! — вскричала Грейс.
Все ее трогало, все пробуждало в ее сердце поэтическое чувство.
— Только не вздумай глотать листья маргозы, милая, — предупредил ее Мали.
Джаган сказал:
— Ничего страшного. Это природное антисептическое средство, очищает кровь, снабжает ее железом…
Стоило ему заговорить о маргозе, как глаза у него засверкали.
— Я все объяснил в своей книге. Когда ты ее прочтешь, тебе все станет ясно.
Грейс осторожно поправила цветы в вазе, словно, выйдя замуж за индуса, удостоилась чести коснуться амброзии.
Джаган давно уже не видел сына вблизи. Свежесть и хороший цвет лица, отличавшие его по приезде, пропали; он выглядел измученным и усталым. К местной еде он не вернулся, а сидел на одних консервах. Джаган молчал, хотя и заметил с грустью, что под глазами Мали легли темные тени. Что его тревожит? Джаган терпеливо ждал, что скажет ему сын. Он заметил, что на ногах у Мали, помимо сандалий, были надеты носки.
Ему хотелось сказать:
«Не следует носить носки, потому что они перегревают кровь, мешая природной радиации, идущей через ступни ног, а также потому, что они изолируют тебя от благоприятных магнитных зарядов поверхности Земли. Я доказываю в своей книге, что это одна из причин — одна из возможных причин — сердечных заболеваний в европейских странах…»
Занятый этими мыслями, Джаган смутно ощущал, что все это время Мали что-то говорит. Он слышал звук его слов, хоть смысл их и ускользал от него. Он так долго ждал этого разговора, а теперь с содроганием понял, что все пропустил. Между тем другого такого случая, может, больше никогда не представится.
В этот самый миг Мали произнес:
— Понял?
Джаган вздрогнул и очнулся, призывая на помощь все свое умение сосредоточиться.
Он не знал, что ответить — «да» или «нет», и сидел, глядя прямо перед собой и легонько покашливая.
— Ну вот, обдумай это. Я тебе все сказал, — заключил Мали.
Потом он взглянул на часы и пробормотал, поднимаясь:
— Я должен пойти на станцию, узнать там насчет багажа… Он прибывает сегодня. Если бы у нас был телефон…
Уже направляясь к двери, он повернулся к Грейс и сказал:
— Не жди меня к обеду.
И они услышали шум отъезжающего мотороллера.
Джаган сидел неподвижно, радуясь, что сын так долго говорил с ним. Когда наконец он поднялся, Грейс открыла ему дверь и сказала:
— Может, вы что-нибудь хотите спросить у Мали? Вам все ясно?
Джаган многозначительно улыбнулся и сказал:
— Мы всегда можем вернуться к этому разговору, правда?
И Грейс ответила:
— Конечно.
6
Братец заметил, что в последнее время Джаган не заводит разговора о сыне, и, исходя из теории, что беседе нельзя давать умирать, сказал:
— Вы слышали, на базаре сегодня была драка? Торговец пальмовым сахаром, как всегда, скупал весь сахар, чтобы потом вздуть на него цену, как вдруг…
Джаган, восседая на своем троне в волнах кухонных ароматов, заметил:
— Наши торговцы стали совсем бессердечными…
— Подождите немного и вы увидите, что случится с торговцами рисом. Они играют с огнем.
— Даже если хочешь получить прибыль, не следует вовсе забывать о служении. Я вот не поднял цен у себя в лавке, несмотря на трудности с сахаром.
— О, если б все были похожи на вас! — воскликнул братец, поглаживая длинную прядь волос, оставленную, согласно обычаю, на выбритой голове. Лесть для него была главным занятием в жизни, он льстил, даже когда злорадствовал или шутил. — Вы не из тех, кто умеет делать деньги, — сказал он. — Не будь вы таким принципиальным, кто знает, может, вы бы давно уже выстроили себе несколько дворцов.