Продавец Смерти
Смерть безжалостна, говорят многие. Смерть немилосердна. Смерть забирает тех, кто нам дорог, заставляет страдать и чувствовать, будто раз за разом, день за днем костлявая рука вырывает еще бьющееся сердце у вас из груди.
Но они никогда не пили с ней чай, например. Не говорили по душам, не слушали историй и не рыдали, как ребенок, над ее собственной судьбой. У Идиф вот получилось попробовать все это. И она с уверенность может сказать, что ничего более жестокого в мире, чем Жизнь – нет.
Страницы дневника пылью рассыпаются в пальцах и разносятся прахом по ветру; Идиф смотрит на них с грустью в глазах и думает, что хоть и пишут на обороте тетрадок, что срок годности не ограничен, на деле тетрадки хватает примерно на сто с копейками лет, а дальше они превращаются в музейные экспонаты, на фоне которых все так любили когда-то фотографироваться. До изобретения новой техники, что снова придет когда-то на замену магии, еще явно долго.
- Кажется, пора заводить новый, - произносит Уир и поправляет очки, от которых на земле пляшут солнечные зайчики; будто гоняются друг за другом, но никогда не поймают. – Это который уже по счету будет?
Идиф осторожно закрывает ветхую тетрадь и долго смотрит на незамысловатый рисунок на обложке, на пожелтевшие страницы и пятна крови и кофе по углам. Который по счету, хороший вопрос…
- Где-то, может, десятый был… Не суть важно. Будет еще столько же. Пойдем, пора работать.
Говорит и поднимается на ноги, отряхивает плащ и штаны от пылинок, и хлопает стоящего рядом друга по спине полосатой, на что тот фыркает, но ничего не говорит. И правда, пора работать и отрабатывать огромные деньги, что тот толстенький и краснолицый мужчина принес им с неделю назад, тараторя, что жить ему предрекли совсем недолго и что ему совершенно не хочется умирать. Идиф, как обычно, только улыбнулась на это – ей ли, Продавцу Смерти, удивляться таким фразам. Просто сказала: «ждите» и уверила, что все пройдет, как надо.
У нее, у Идиф, дар, который она сама считает худшим проклятием, на которое она могла наткнуться вообще в своей жизни. Вечно существовать – это, знаете ли, то еще удовольствие. Прожить лет двести она, может быть, и согласилась бы, но две тысячи… Уир украдкой смотрит на перекинутую через плечо сумку, в которой лежит ветхая, но очень важная книга, названная детскими сказками и написанная его предками. Он перечитал всю ее сотни раз. Знает наизусть сказку о «той, кто не может умереть».
Будучи ребенком, Уир не верил во все это. Знал, что творить огонь руками возможно. Что можно заставить кого-то замолчать, просто щелкнув пальцами. Он презрительно хмыкал, когда старые кентавры рассказывали ему про то, что раньше любой мог летать на огромном железном монстре, и передвигаться со страшной скоростью на подземных змеях. Уир смеялся, когда слышал, что раньше, очень давно, существовали те, кого называли «люди», и у них не было магии.
Кентавры живут долго. Достаточно долго, чтобы помнить такие вещи, но Уир был слишком реалистом. До тех пор, пока не наткнулся в горах на Продавца Смерти, предрекшего ему смерть в ближайший месяц. Темный балахон, хриплый голос, горящие из-под капюшона глаза, Уир был уверен, что перед ним очередной шарлатан, но, когда сквозь окно пробился луч солнца, и свет озарил лицо собеседника, он просто осел на пол и открыл рот.
Совершенно нет шерсти? Нет клыков?.. Называет себя «человеком»?
Уир тогда только посмеялся и хлопнул дверью. Смерть, конечно, это паршиво, но, чтобы кто-то мог умереть за него? За такие деньги?.. Уир верил, что магия может многое, но точно не такое.
Только вот сказка в детской книжке-талисмане, что всегда была при нем, рассказывала о той, кто выпустил древнее проклятье давным-давно, и теперь скитается по миру, как призрак, только из плоти и крови, и даже удар меча в голову не может оборвать ее жизнь. И Уир вернулся. Вернулся и попросил доказать, что она не врет, и что правда та, о ком ходят легенды и сказания, которая помнит все и знает все тайны мира. Долго еще из головы у него не выходил образ девушки, которая спокойно вела беседу с воткнутым в сердце кинжалом.
Не выходит и до сих пор, хотя после того дня повидал многое. Она спасла его. Что-то наколдовала, что-то сделала, и когда он шел с ней рядом по лесу, стрела чья-то в нее вонзилась, пробив насквозь. Она тогда только плечами пожала и сказала: «Вот видишь?».
Оставаться с ней она не просила, но Уир остался. Остался и узнал продолжение той сказки.
Та, кто не могла умереть, на самом деле очень этого желала. Бессмертие сводило с ума, но больше всего било по голове и сердцу чувство вины. Тот, кто открывал древние руины вместе с ней, остался погребен под завалом, доживая последние часы с бетонной глыбой на груди, со слезами на глазах и тихим хрипом. А она, та, кто успел отпрыгнуть, держала холодеющую руку и обещала найти там, в другом мире, обязательно встретиться и извиниться за упрямство, за нежелание повернуть назад и за прочтение чертового заклятья на стене под тусклым светом фонаря.
Только вот не выходит извиниться уже две тысячи лет. Человечество успело уничтожить само себя, и на его место пришли другие. Мир изменился, а она – осталась, с теми же зелеными глазами и грустной улыбкой.
Уир смотрит на худую спину и сцепленные за спиной руки, и жалеет, что кроме как сопровождать, ничего больше не может для нее сделать, а ведь на помощь ей сама Смерть пришла как-то, после очередного воя в небо и попытки расстаться с жизнью. Пришла и рассказала, что не может забрать ее, хотя много раз пыталась, что хотела бы помочь, да не всесильна, и научила одному единственному заклинанию.
Идиф может умирать за кого-то, и на ничтожные пять минут попадать в тот мир. На жалкие пять минут, за которые нереально кого-то найти, но она пытается уже полторы тысячи лет, спасает жизни другим и совершенно не сдается, пишет про каждую попытку и старается не забыть. Не забыть того, кого ищет, не забыть, зачем. Уир не понимает. За столько лет, можно уже и смириться. Можно заставить себя, и жить просто так. Но Идиф раз за разом берет на себя чьи-то болезни или удары, раз за разом просыпается через пять минут и всхлипывает, ткнувшись в заботливо протянутую ладонь.
Другой мир огромен, и даже Смерть не может помочь в поисках. Смерть забирает тех, кому пора. Она никогда не придет за тем, кому еще жить и жить. Сколько отведено – столько отведено. Но Идиф это менять может, и для спасенного ей все начинается будто сначала. Только вот второй раз еще раз не прокатит. Единичное удовольствие, и ценится самой Идиф очень дорого. И за дополнительной жизнью, той, что она так ненавидит, приходят с разных концов света.
Уир знает, что, возможно, ему придется вытаскивать ее этим вечером из-под обвала и отводить глаза, слыша треск и хруст срастающихся костей, шипение регенерирующей плоти. Идиф хотела бы ничего не чувствовать. Хотела бы, чтобы нервы отмерли все к черту, и не было больно разбиваться об острые камни после прыжка без парашюта. Но нервы, как и все тело, просто появляются снова, и боль не уходит. Уир видит безумие в потухших глазах, и прикидывает, сколько еще сотен лет ей надо, чтобы забыться и потерять рассудок.
***
Толстый мужчина раскланивается и что-то балаболит, а Идиф ходит рядом и просто ждет старую подругу, что приходит даже уже без косы. Идиф хватается за сердце, хрипит, а затем замирает бесчувственным телом, и Уир даже представлять не хочет, что там, где она сейчас. Догадывается, что она срывает голос и носится туда-сюда, зовет и пытается найти. Уир огрызается на клиента и выгоняет его домой. Работа сделана, может успокоиться. Повезло, что не обвал и не стрела – долго, больно, слезы на глазах.
Идиф возвращается, как и всегда. Шмыгает носом, бурчит что-то про слабые сердца и потягивается как ни в чем не бывало. Достает из шкафа новые листы и снова что-то пишет.
Что она будет делать, когда найдет – она и сама не знает. Легче все равно уже не станет, но не имея цели она точно свихнется, это оба понимают.
Кентавры живут долго. Достаточно долго, чтобы составить компанию бессмертному человеку на несколько сотен лет. И Уир знает, о чем попросит, перед тем как в следующий раз действительно умрет.
«Не смей меня искать».
Но она не послушает.