Кажется, я сказала это вслух, тихо, с отчаянием.
– Нет, не ощущала, – дед смотрел на меня в упор, не мигая. – Ты просто еще не успела забыть, каково это – быть живой, – и неожиданно мягко, сочувственно спросил: – Так и не поняла, да, дурашка? А знаешь, кто никогда не спит и не видит снов? Мертвые. Ты так и не поняла, что теперь одна из них?
«Это неправда!», – истерично заорал внутренний голос, а я не смогла вымолвить ни слова. Ни единого. Горло сжали спазмы. Такие… живые и настоящие…
– Это фантомные ощущения, – Викешка кивнул, – фантомная боль души. Ты присаживайся, – он неожиданно пододвинулся, – в ногах-то правды нет. Садись, дурёшка. Не злая ты. И от живых питаться еще не начала. Ты прости. Что ругался. Знаешь, накатит порой… Боюсь я вас, мертвых, ох, боюсь, девка… Как ослеп лет пять назад, так и начал… видеть. И боюсь – жуть как, особенно этого, твоего, сверху который… Сильная душа, когда серчает – вспыхивает, ажно обжигает, ажно глазам больно… А вот ты – тихая, мягкая, теплая. Огнем светишься. Сгорела, да?
– Я не помню… – ответила одними губами. – Я… не верю…
И Егор – тоже?..
– А дай-ка руку, – Викешка сел боком и протянул мне сухую смуглую ладонь с узловатыми пальцами. – Дай. И скажи – какая она, моя рука?
– То есть? – переспросила я.
– Горячая или холодная? Сухая или влажная? Дрожащая или крепкая? Шершавая или гладкая? Мягкая или жесткая? А мозолей сколь, а?
Я зажмурилась, взяв его за руку, прислушалась к ощущениям. Можно и угадать. Горячая, сухая, дрожащая, шершавая, жесткая. Легко. И очень… больно. Внутри разрасталось жжение. Я вижу, слышу, но не чувствую. Ничего. Вообще. Мы так привыкаем ощущать мир тактильно – прикосновениями, кожей, – что перестаем обращать на это внимание. И не замечаем, когда теряем, когда от ощущений остается лишь рефлекс – фантом. Снег – значит, холодно. Упала – значит, должно быть больно. Должно быть…
– Эй-эй, ты чё, дурёшка? Дерево-то живое не трожь! Не трожь, говорю, ничё ж не выйдет!
Да, не вышло… Я снова изо всех сил пнула осину. Нет, таки вышло. Ни боли, ни… прочих ощущений. И на коже – ни ссадинки, ни царапинки. Я поймала сухой красный лист, сжала его в ладони, и он хрустнул, рассыпаясь трухой. И «Сайра», мною съеденная, и чай выпитый… Не всё клеится-то, а, Викешка? А может, врешь ты? Может, у зелья есть побочный эффект, о котором умолчал продавец? Потеря ощущений, провалы в памяти…
– Верить иль не верить – дело хозяйское, – дед ссутулился и почесался. – Да не резон мне врать, девка. Никакой не резон. Иди. Да, иди-иди, вон, в люди, к живым. Да поговорить попробуй. Увидят ли? Кто-то увидит. Недавно мертвые силы в душе хранят, с предметами работать могут, людям являться. А пройдет неделя-другая, и всё. Сорок дней покуда не истекли, есть силы – на дорогу, заметь, силы, чтоб уйти. А как срок выйдет… сил не будет, застрянешь. И пойдешь к живым силу пить. Убивать.
Я слушала, сжав кулаки. Да, надо к людям. Точно. Страшно, но…
– А зелья не пей, – добавил Викешка. – Душу он отнимает, продавец-то. Смекаешь? Отнимает и кон-сер-ви-ру-ет. Забирает себе. Слыхала, как они поют, видала свет? Живой свет живой души это, вот что.
– А вы откуда знаете? – я внимательно посмотрела на бомжеватого юродивого.
– А я ентот… как его бишь… – он выпятил впалую грудь. – Екстра… екстра…секс, во. Чую. Вижу. Слышу. Знаю. Вот и весь сказ. Хошь больше узнать – так поймай шельмеца да яйца ему выверни. Сила-то есть, а? Кто помирает не своей смертью, бывает, что часть – от такусенькую! – но получает и ворожить могёт. Вроде как извинение это. От того, что забрало.
Я раскрыла ладонь, и на ней заплясали рыжие искры, взметнулись к темному небу языки пламени.
– Ёпет… – дед отшатнулся, прикрыв слепые бельма. – Таки прав, сгорела девка, забрало пламя… Жаль. Хороша… была. Звать-то как? Пойду в церковь, попрошу за тебя – пущай отпоют да путь укажут, коли самой не уходится.
– Юстина.
– А по-русски? Крещеная как? Устинья?
– Да.
Говорят, что призраки не умеют лгать? Брехня. Не крещеная я, маме было не до того. Но дед поверил.
– И ладушки. И за тебя поставлю, и за этого, твоего, сверху который. Как его кличут? Егоркой? За неделю до тебя пришел, да. А бабка Катерина и не уходила. Некуда ей. А вы вернулись. Домой. Ладно, – Викешка тяжело встал и оправил телогрейку. – Пойду. Ведь только как сюда, – и ткнул грязным пальцем мне в лоб, – заглянул… Как торкнуло. Понимаешь? Торкнуло, что не питаться ты пришла, а домой вернулась. Прости старика. Не сразу я понял, что ты… просто не знаешь. Пойду, помолюсь за вас.
И вот тут-то я сообразила спросить: