«В этом и беда Кеттердама, – подумал Джеспер, пока они неуклюже протискивались вперед в темноте. – Доверься не тому человеку – и тебе крышка».
6
Нина
Нина не могла отвести глаз от Колма Фахи. Он был немного ниже своего сына, шире в плечах и выглядел как типичный каэлец – яркие темно-рыжие волосы и молочно-белая кожа, густо усеянная веснушками от земенского солнца. И хотя его глаза были того же ясно-серого цвета, что у Джеспера, в них читались серьезность, уверенность и теплота, которые так отличали его от искрящейся энергией Фахи-младшего. Но повышенное внимание девушки к фермеру объяснялось не только тем, что ей нравилось находить общие черты у отца и сына. Просто было странно видеть человека столь нравственного в каменном корпусе пустого мавзолея, окруженного худшими из кеттердамских отродий – включая ее саму.
Нина вздрогнула и закуталась в старую попону, которую использовала как накидку. Она начала делить жизнь на хорошие дни и плохие и, из-за Корнелиса Смита, этот день считала ужасным. Девушка не могла позволить себе раскисать, особенно теперь, когда они были так близки к освобождению Инеж. «Пусть с тобой все будет хорошо, – молила она подругу, надеясь, что ее мысли могут каким-то образом рассечь воздух, промчаться над водами кеттердамских гаваней и попасть к ней. – Будь целой и невредимой и жди нас».
Нины не было на Вельгелюке, когда Ван Эк взял Инеж в заложницы. В то время она все еще пыталась избавиться от парема в своем организме, проходя через горнило страданий, начавшихся по пути в Керчию из Джерхольма. Она убеждала себя, что должна быть благодарна за те мучения, через которые ей пришлось пройти, за каждую минуту, которую она провела, дрожа от лихорадки, воя от боли или выворачиваясь наизнанку. За стыд от того, что Матиас все это видел, убирал ей с лица волосы, промокал лоб, придерживал ее так осторожно, как только мог, пока она спорила, кричала и умоляла его о еще одной дозе парема. Она заставила себя вспомнить каждую сказанную гадость, каждую непристойную дикость, каждое оскорбление или обвинение, которыми она закидывала его. «Тебе нравится смотреть, как я страдаю! Хочешь, чтобы я тебя умоляла, так ведь? Как долго ты ждал, чтобы увидеть меня такой? Хватит наказывать меня, Матиас! Помоги мне. Будь добр ко мне, и я буду добра к тебе». Все это он проглотил в стоическом молчании. Нина крепко держалась за эти воспоминания. Они нужны ей максимально яркими, насыщенными и вызывающими стыд, чтобы бороться с тягой к наркотику. Она больше не хотела становиться такой.
Девушка посмотрела на Матиаса – его густые золотистые волосы отросли достаточно, чтобы начать виться у ушей. Она любила его и в то же время ненавидела. Потому что он не давал ей того, чего она хотела. Потому что он знал, как сильно она в этом нуждалась.
После того как Каз высадил их на острове Черной Вуали, Нина продержалась два дня, а потом сломалась и побежала к Кювею, чтобы просить о еще одной дозе парема. Крошечной. Всего лишь попробовать, просто чтобы немного уменьшить эту неослабевающую потребность. Ее перестало бросать в пот, приступы лихорадки прошли. Она могла ходить, говорить и слушать, как Бреккер и остальные вынашивают свои планы. Но даже когда она занималась своими делами, пила бульон и чай с сахаром, который Матиас ставил перед ней, жажда всегда была рядом – неустанное зубчатое распиливание ее нервов, вверх и вниз, минута за минутой. Когда она пришла посидеть рядом с Кювеем, ее решение просить о дозе еще не было осознанным. Она ласково поговорила с ним на шуханском, выслушала его жалобы на сырость в гробнице. А затем слова сами слетели с ее губ:
– У тебя есть еще?
Он даже не спрашивал, что она имела в виду.
– Я все отдал Матиасу.
– Понятно. Наверное, это к лучшему.
Она улыбнулась. Он улыбнулся. Ей захотелось растерзать его лицо в клочья.
Потому что Нина ну никак не могла пойти к Матиасу. Никогда. Зная его, она верила, что он вполне мог выкинуть остатки запасов Кювея в море. Эта мысль наполнила ее таким страхом, что пришлось бежать наружу и извергать содержимое и без того пустого желудка перед одной из разрушенных гробниц. Засыпав все грязью, она нашла тихое местечко рядом с решеткой для вьющегося плюща и пролила ручьи горьких слез.