— Правда? — радуется девочка. — Никогда бы не подумала, что я… — Она в испуге сжимает губы. Только бы мама ничего не заметила!
А мама стоит, прислонившись к двери, совсем бледная. Как полотно.
Девочка достает посуду из кухонного шкафа. Тарелки дребезжат как при землетрясении.
Наконец, мама, с трудом разжав губы, произносит:
— Луиза!
Кррах!
Тарелки разбиваются вдребезги. Луиза круто оборачивается. Глаза ее расширены от испуга.
— Луиза! — нежно повторяет мать, раскрывая ей свои объятия.
— Мама!
Девочка цепляется за шею матери, словно утопающий, и плачет навзрыд.
Мать опускается на колени и дрожащими руками гладит Луизу.
— Детка, моя милая детка!
Они стоят на коленях среди осколков тарелок. На плите благополучно подгорают свиные ребрышки. Вода в кастрюле с шипением заливает газовое пламя.
Но женщина и маленькая девочка ничего не замечают. Они сейчас — как это иногда называют, и что бывает очень-очень редко — «на седьмом небе».
Прошло несколько часов. Луиза во всем призналась. И мать простила ее. Исповедь была долгой и многословной, а отпущение всех грехов кратким и безмолвным — взгляд, поцелуй, а большего и не требовалось.
Сейчас они сидят на диване. Девочка сидит, тесно, очень тесно прижавшись к матери. Ах, как же прекрасно, наконец сказать правду! Так легко на сердце, кажется, вот-вот взлетишь! И чтобы случайно не улететь, надо покрепче прижаться к маме!
— Вы у меня, оказывается, настоящие пройдохи и хитрюги! — говорит мама.
Луиза хихикает от гордости (одну тайну она все таки не выдала — про то, что в Вене, как в испуге сообщила Лотта, с недавних пор появилась некая фройляйн Герлах).
Мама вздыхает. Луиза с тревогой смотрит на нее.
— Понимаешь, — говорит мама, — я сейчас подумала — а что же будет дальше? Сможем ли мы все жить так, будто ничего не случилось?
Луиза решительно качает головой.
— Лоттхен наверняка страшно соскучилась по дому и по тебе. И ты по ней тоже, правда, мама?
Мама кивает.
— Я ведь тоже соскучилась, — признается девочка, — и по Лоттхен и по…
— И по отцу, верно?
Луиза опять кивает головой. Горячо и в то же время робко.
— Если бы я хоть знала, отчего Лоттхен не пишет?
— Да, — бормочет мама, — я очень беспокоюсь.
Глава десятая
Междугородний звонок из Мюнхена — Спасительное слово — Тут уж и Рези теряется — Два билета на самолет до Вены — Пеперль словно громом поражен — Подслушиваешь у дверей — получишь шишку — Господин капельмейстер ночует вне дома и ему наносят нежелательный визит
Лоттхен лежит в постели, безразличная ко всему. Она спит. Спит очень много. «Слабость», — так сказал сегодня днем надворный советник Штробль. Господин капельмейстер сидит возле кровати больной и очень серьезно смотрит на маленькое, осунувшееся личико дочери. Он уже несколько дней не выходит из детской. В театре вместо него дирижирует второй дирижер. Для господина Пальфи принесли с чердака и поставили в детской вторую кровать.
В соседней комнате звонит телефон. Рези на цыпочках входит в детскую.
— Междугородний! Из Мюнхена! — шепчет она. — Будете разговаривать?
Он тихонько встает, делает ей знак остаться возле ребенка, пока он не вернется, и выскальзывает в соседнюю комнату. Мюнхен? Кто бы это мог быть? Вероятно, концертная дирекция Келлера и К°. Ах, пусть оставят его в покое!
Он берет трубку.
— Пальфи у телефона!
— Говорит Кернер! — кричит женский голос из Мюнхена.
— Что? — переспрашивает он в крайнем изумлении. — Кто это? Луизелотта?
— Да! — отвечает далекий голос. — Извини, что я тебе звоню. Но я очень беспокоюсь о девочке. Надеюсь, она не больна?
— Увы, — говорит он совсем тихо, — она больна.
— О! — далекий голос звучит испуганно.
Господин Пальфи спрашивает, наморщив лоб:
— Но я не понимаю, откуда ты…
— Мы это чувствовали, я и… Луиза!
— Луиза! — Он нервически смеется. Потом прислушивается, к тому, что она говорит, вконец растерянный, он никак не может взять в толк… Качает головой… Взволнованно ерошит волосы…
Далекий женский голос торопливо сообщает все, что только можно сообщить в подобной спешке.
— Вы продлеваете разговор? — спрашивает телефонистка.
— Да, черт возьми! — кричит капельмейстер.
Можно себе представить, хотя бы до некоторой степени, какая путаница царит у него в голове!