Грибы стали встречаться чаще. Теперь уже они определяли Юркин путь по лесу. Мальчик так увлекся, что не всегда отвечал на отцовский зов.
Грибы привели Юрку на пологий склон заросшего кустарником лесного оврага. В глаза бросились густые заросли с ярко-красными ягодами.
— Папа, здесь малина! — воскликнул Юрка. Он не спустился, а скатился кубарем в овраг.
Переспелые ягоды таяли во рту. В ответ на приглушенный расстоянием оклик отца мальчишка крикнул, что собирает малину. Ягода за ягодой отправлялись в рот. Наемся, решил он, а потом в корзиночку наберу. Бабушка обрадуется. Только вот досада — по краю зарослей малину кто-то обобрал, а забираться в чащу боязно. Малина колется, к тому же кусты кое-где опутаны паутиной, а где паутина, там и пауки, а пауков кто не боится! Собирая ягоды, Юрка спустился вниз по оврагу и нашел протоптанный кем-то в зарослях проход. По нему мальчишка углубился в чащу, где ягод было заметно больше.
В верхней части оврага послышался навалистый шум, треск ломаемых веток. «Ого, отец продирается, как танк», — подумал Юрка и хотел было окликнуть его. Но прежде оглянулся и увидел нечто такое, от чего кожу на спине и на голове стянуло холодком. В нескольких метрах стоял медведь и таращился маленькими, заплывшими (эта деталь особенно врезалась в Юркино сознание) глазками. Вокруг глаз вился рой мошек. Для медведя Юрка тоже оказался неожиданностью — зверь коротко рыкнул и присел. Доли секунд, пока длилось оцепенение, показались вечностью. Но вот Юрка пришел в себя и… нет, не закричал. Завизжал! Да еще как! Медведь судорожно взмахнул перед собственным носом лапами, будто отгонял слепней, и в следующий миг бросился прочь. Юрка перевел дух и рванулся в другую сторону. Корзинка цеплялась за кусты, грибы вывалились, но мальчишка и не замечал этого — мчался во весь опор. Бежал, не выбирая дороги, подминая кусты или продираясь сквозь них. Сколько бежал — не помнит. Остановился потому, что почувствовал: еще немного — и сердце разорвется. Ноги дрожали, подкашивались. Прислонился к дереву, прислушался, нет ли погони. Кто знает, что за зверь медведь этот! Тихо. Только где-то вдали слышалось безмятежное: «Тун-тун-тун!»
Юрка позвал отца. Голос застрял в горле и вырвался оттуда этаким петушиным всхрипом. Мальчишка облизнулся, проглотил грубый ком страха и, успокаивая себя, позвал громче:
— Па-а-п!.. Па-а-па-а!
Птицы потревожено умолкли. Деревья притихли. Вокруг — ни единого шороха. Юрка весь превратился в напряженный слух.
— …а-а-! …а-а-а-!
То ли голос отца, то ли эхо Юркиного голоса, и не поймешь, с какой стороны доносится. Побежал наугад, выбирая просветы между деревьями, и вдруг понял: его страшит шум собственного бега. Пошел медленно, чутко прислушиваясь к тишине. На небольшой полянке снова позвал. Ни звука в ответ. Только где-то далеко, за стеной вековых деревьев, прозвучало насмешливое: «Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!»
Юрку охватила паника. Он даже не думал, куда идет, не представлял себе, в какую сторону надо идти. Но и стоять на месте не было сил! Он шел, робкий и пугливый, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы уловить голос отца и не привлечь к себе внимания лесных хищников. Лес, еще недавно такой интересный и необычный, вдруг потерял всякую привлекательность, стал угрюмым и враждебным.
— Па-а-апа! Па-а-а-па!
Метался по уреме сорванный Юркин голос. То ли от ужаса, пережитого при встрече с медведем, то ли от нахлынувшего отчаяния в его душе будто оборвалась какая-то пружинка, и он почувствовал себя медленно растворяющимся в стихии леса. Мальчишка больше не испытывал страха. Но оставалась тягостная неопределенность. В мозгу пульсировала одна-единственная мысль: «Найти отца!» А поскольку, сидя на месте, его не найдешь, надо идти, идти, идти… Там, в конце зеленого лабиринта запутанных лесных дорог, он обязательно встретится с отцом.
Растерянность и страх почти прошли. Ясность мысли словно бы потускнела, зато резко обострились обоняние и слух. Юрка неожиданно для себя открыл, что стал различать множество запахов — сильных, слабых и даже таких, что едва угадывались. Вездесущим был запах лесных мышей. Вдруг откуда-то потянуло стоячей водой. Свои запахи имели дуб, липа, осина, вяз, боярышник, орешник, лесные травы... Запахи менялись в зависимости от того, что из растительности преобладало на Юркином пути. Вначале мальчишка улавливал их, но не знал, какому дереву какой запах принадлежит. В неподвижном воздухе послеполуденной поры все запахи смешались, их настой был так густ, что кружилась голова.
Иногда в листве зарождалось какое-то возмущение. Ленивый ветерок-дремотун вдруг срывался с места и, как разыгравшийся щенок, начинал носиться по деревьям. Деревья глухо роптали, Юрка чутко прислушивался к их ропоту. Может, это ропот людей, заколдованных когда-то Лесовиком?
— Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!
Голос Лесовика звучал совсем близко! Юрка встревоженно всматривался в ту сторону, откуда шли эти странные звуки, одновременно и страшась, и желая увидеть их таинственного обладателя. Слабый шорох вверху выдал белку, — она настороженно следила за Юркой. Где-то под лесной подстилкой попискивала мышь. Деловито поскрипывал жук-короед, прокладывающий замысловатые проходы-переходы в древесине больного дерева.
Кустарник расступился и выпустил мальчишку на поляну. Он вышел, огляделся. Вековые деревья окружали его, склоняясь над поляной, точно родственники над постелью больного. От резкого солнечного света зажмурил глаза и почувствовал, что ему не хочется идти дальше, в пугающие дремучие лесные сумерки. На поляне просторно и светло. Солнце с высокого неба обрушивает на нее водопад лучей, вокруг трещат кузнечики, порхают бабочки, стрекозы… Высоко в небе парит коршун. Все как-то мирно. Что еще нужно?!
А нужно очень и очень немного — найти отца… Юрка вздохнул, посмотрел на корзиночку. Удивительно, как он не потерял ее во время своего позорного бегства! Сложив ладони рупором и ни на что уже не надеясь, мальчишка в который раз окликнул отца. Он кричал, пока не обнаружил, что голос почти пропал, стал сиплым, как у простуженного. И тогда он уселся среди поляны и зарыдал, размазывая слезы по щекам, Мелькнула мысль: вдруг кто-нибудь выйдет из лесу и увидит, что парень, перешедший в шестой класс, умывается слезами, точно какой-нибудь детсадовский шкет! Быстро вытер слезы рукавом.
Как бы там ни было, а всплакнул — и на душе вроде бы полегчало, вроде бы и голова прояснилась, и в ней возникло удивительное открытие: «А медведь-то! Медведь! Как он драпанул, а! Значит, не только я боялся, но и меня боялись? Выходит так, если даже сам косолапый струхнул!»
Юрка растянулся на траве, заложил руки за голову, и высокие травы словно сомкнулись над ним, отделили его от леса. Эх, были бы у него крылья, воспарил бы под самые облака, в считанные минуты облетел окрестности и с высоты птичьего полета прямо к отцу! То-то радости было бы!..
Может, все это Лесовик подстроил? Что ему стоит покуражиться над мальчишкой, который впервые оказался в настоящем лесу! Покрывая лесную разноголосицу, прозвучало идиллическое кукушачье: «Ку-ку… ку-ку… ку-ку!..»
— Кукушка, кукушка, добрая птица, насчитай мне много-много лет, — прошептал Юрка. — Чтоб не растерзал меня в лесу ни медведь, ни волк, ни дикий кабан.
— Кви-кви-кви-кви! — голос кукушки-самки прозвучал резко, пронзительно. Подбросила очередное яичко в чужое гнездо и завопила на радостях. Юрка поднялся и, сидя, стал рассматривать поляну. Кажется, немного успокоился, и теперь любопытство, загнанное страхом в самые дальние закоулки сознания, вынырнуло на поверхность и снова овладело им. Сейчас, на исходе лета, травы несколько пожухли. Можно себе представить, как буйствовали они здесь в начале лета! Но и теперь еще во всю силу радовались жизни обсыпанные золотисто-желтыми звездочками кустики зверобоя, зачарованно глядели на мир голубые глаза васильков, царственно сияли свечи медвежьего уха… «Красиво-то как! — удивлялся мальчишка. — А шмели какие мохнатые!»