— Прочитай. Мне нравятся стихи, и, признаюсь тебе по секрету, я сам их пишу... Может быть, почитаю тебе. Но сначала прочитай ты. Только с выражением, не тараторь, как обеспокоенная сорока. Стихи надо читать негромко, с чувством.
— Я знаю... Только ты не очень спеши, мне трудно бежать за тобой... Итак, слушай:
Юрка замолчал, ожидая, что скажет приятель. Муравей с видом глубокой задумчивости продолжал свой путь.
— Ну что ж, — наконец заметил он. — Я согласен. Стихи весьма убедительны. В них есть правда.
Они шли, и над ними шелестели высокие травы. Подхваченный порывом ветра, вверху пролетел целый десант парашютиков. Семейство одуванчика разлеталось в поисках своего места под солнцем. Когда Юрка с муравьем подошли к нему, одуванчик весь облетел, трубчатый стебель поник, и его облысевшая головка наводила на философские размышления. Юрка вскочил на лист, где сиротливо лежала его бересклетовая дубинка. Лист прогнулся. Муравей, прежде чем взобраться туда же, обследовал окрестности. В этих местах давно уже обитал паук-охотник, нападающий на муравьев-фуражиров. Х-Девятый успокоился только тогда, когда убедился, что никаких следов паука здесь не было.
— Как хорошо! — воскликнул Юрка. — Тихо, спокойно, ни от кого не зависишь, никто тобой не командует!
Муравей с любопытством наблюдал за Юркой, видел, как он радуется свободе. Это чувство муравью было почти незнакомо, но... все-таки знакомо, чего нельзя сказать о миллионах и миллионах его сородичей. Само понятие свободы муравьям чуждо, как, впрочем, и понятие неволи. Крот никогда не видел неба. Он не знает, что такое полет. Пространство вверху ограничивается сводами кротовых подземелий, и если случается кроту оказаться вне своего постоянного обиталища, он ужасно тревожится и старается как можно быстрее уйти под землю. Так и муравьи. За сотни миллионов лет муравьиного существования на Земле понятие свободы и понятие неволи у муравьев взаимно уничтожились, как две равные величины с противоположными знаками.
Но как это происходило — вот что хотелось узнать Юрке. Почему в миллионном скопище маленьких безликих роботов вдруг появился Х-Девятый, по внешним признакам ничем от них не отличающийся, но наделенный тем, что люди в просторечии называют душой? Благодаря чему в этом муравье место робота заняла Личность?
— Послушай, друг, что это ваша повелительница говорила о традициях и незыблемых законах муравейника? Почему куколка, из которой ты появился на свет, была нестандартной? Многое из того, что я увидел в муравейнике, мне непонятно и чуждо, — сказал Юрка.
Муравей ответил не сразу. Сказал только, что это древняя, очень древняя история. О ней хорошо мог бы поведать Маститый № 3.
— Опять хочется пить! — вздохнул Юрка.
Над поляной с вихревым шумом пронеслось нечто огромное и уселось на дереве.
— Мое почтение, малый! — услышал Юрка голос Лесовика. Прищуренные глаза насмешливо уставились на мальчишку. — Как дела? Понравилось тебе у муравьев?
Юрка ответил хмурым молчанием. Никакого трепета он сейчас не испытывал. Больше того, он почувствовал к Лесовику презрение.
— X-Девятый, а ты его боишься? — спросил Юрка.
— Кого «его»?
— Лесовика.
— Я знаю, что он есть, но ни разу его не видел.
— И сейчас не видишь? — удивился Юрка.
— Не видит! — вместо муравья ответил Лесовик. — И не слышит. Тебе, должно быть, известно, что я открываюсь далеко не всем.
Лесовик сидел на ветке в своей излюбленной позе — болтал ногами. Иногда, правда, он сидел, сцепив ноги, и это говорило о его дурном настроении. Сегодня он был весел. Ветер перебирал шерсть на его спине, широкой и сутулой, почти горбатой.
«Да у него сколиоз!» —подумал Юрка.
— То, что для тебя сколиоз, для меня — норма! — ответил Лесовик, и Юрка в который раз удивился, до чего легко читает это чудище его мысли. Лесовик отвел от Юрки пронзительный взгляд и начал выбирать из бороды мусор. Делал он это неумело, неуклюжие узловатые пальцы не слушались, он сердился, выдергивал мусоринки вместе с клочьями шерсти, ему было больно, он сердился еще больше.