Куча папоротника у подножия скалы быстро росла, и мальчишка, вытирая запотевшее лицо, решил, что нарезал достаточно. Теперь оставалось поднять его в пещеру. Но как это сделать? Вспомнил, что когда пробирался к пещере через заросли кустарника, обратил внимание на длинную лозу, вьющуюся по деревцам. Через полчаса уже тащил к пещере большую связку длинных, гибких лиан. Тонкими лозинами связывал охапки папоротника. Их получилось около десятка. Привязав несколько штук к одному концу лианы — ее пришлось нарастить, чтобы дотянуть до входа в пещеру,— взял противоположный конец в зубы и вскарабкался наверх. После этого подтянул связки и аккуратно разложил их в самом уютном уголке, поближе к выходу.
— Отлично придумал!— воскликнул Юрка, окончив работу.— Теперь бояться нечего!
Он обрел уверенность в себе. Подошел к выходу и уселся, спустив ноги. На сосне гроздьями висели птеродактили. Их глаза поблескивали в солнечных лучах. Из-за камня внизу выглядывал похожий на крысу зверек с хитрой розовой мордочкой. Вдалеке большое стадо игуанодонов, пересекая саванну, приближалось к реке на водопой.
Саванна утопала в мягких лучах заходящего солнца. Бредущие по ней динозавры, парящие птицеящеры и почти неподвижные белые горы облаков представляли собой картину, полную безмятежного спокойствия. Хотелось оставить пещеру и пойти куда глаза глядят. Но куда? И зачем? Сколько бы он ни шел — домой не попадет, с людьми не встретится...
Снова поразился тому, что мир для него существует в двух временных плоскостях: этот, мезозойский, населенный странными праживотными, мир, не осознающий себя; и тот, откуда пришел Юрка, мир, где все подчинено человеку. А между ними — бесплотная стена времени толщиной в 80—90 миллионов лет. Пожалуй, не стена, а скорее пропасть. По какому же мостику Юрка перебрался через нее? И как отыскать этот мостик, чтобы вернуться обратно?
Отчаяние снова овладело мальчишкой. Глухая тревога комком подступила к горлу. Никто в делом мире не чувствовал себя таким одиноким. Это было а б с о л ю т н о е одиночество человека, единственного на Земле. Ему не с кем было словом перекинуться, он не мог рассчитывать на чью-либо помощь и должен был полагаться только на себя. О, безысходность!.. Земля впервые увидела человеческую печаль и, наверное, поняла ее. Вокруг стало очень тихо. Замер даже легкий ветер, покачивающий птеродактилей на сосне. Динозавры остановились, не дойдя нескольких десятков метров до реки, и, вытянув длинные шеи, смотрели в Юркину сторону. Может быть, в эту минуту они почуяли неясное беспокойство! Повсеместную тишину нарушали только сдавленные рыдания мальчишки да невнятное журчание реки за скалами.
— Вот так-так!
Юрка вскинул голову. На сосне, распугав птеродактилей, уселся Лесовик.
— Мы, кажется, ударились в слезы?! — несколько преувеличивая свое изумление, спросил Лесовик.— И тебе не стыдно, парень?
В деревянном голосе звучала укоризна. Неожиданно для себя Юрка почувствовал радость, увидев своего мучителя, но, конечно, не подал вида,— смотрел на него в упор суровым взглядом мужчины, знающего себе цену. Ему было досадно, что Лесовик увидел его плачущим.
— Ты действительно плачешь?!—все еще деланно удивлялся Лесовик.
— Нет, смеюсь!
— Но я вижу слезы!
— Это слезы радости.
Лесовик прищурился и стал поглаживать зеленую бороду. Он поглаживал ее всякий раз, когда его одолевали сомнения, точно поглаживание помогало разрешать их.
— С чего бы это тебе радоваться?— недоверчиво спросил Лесовик.
— Хочу и радуюсь! Тебе-то какое дело?— Юрка отвечал грубо, а ведь ему вовсе не хотелось грубить. К чувству радости, что в мезозое рядом с ним оказалось существо из двадцатого века, примешивалась горечь: разве можно забыть о том, что именно это существо, этот вредный старикашка, был повинен в испытаниях, свалившихся на мальчика.
— Я радуюсь тебе назло!
— Ой ли?
Юрка разглядывал Лесовика, не испытывая никакого страха перед ним, и сам удивлялся этому.