— Ты вредный и злой старик!
— Погоди, не петушись!— поморщился Лесовик.— Ты сам не знаешь, что говоришь... Вот смотри — мезозой. Мир без людей. Чистый воздух, чистая почва, чистые реки, моря и океаны. Все — чистое. Жизнь движется своим ходом, никто не ломает ее, не вносит поправок, переворачивающих все вверх дном. То, чему суждено родиться, рождается, чему суждено умереть — умирает. Таков закон природы. Все развивается от простого к сложному. Понимаешь?
— Я понимаю только то, что ты ненавидишь людей. Ты — мизантроп.
— О-о, ты даже ученые слова знаешь?! С тобой мне, малообразованному старику, трудно спорить. Но я хотел бы уточнить: да, я не питаю симпатий к людям, хотя среди них, несомненно, есть и умные, и добрые, и мыслящие, и всякое такое...
— Тогда почему обобщаешь?
— Ладно, не будем обобщать... Но согласись: пацаны — балбесы!
— Все?
— Все!
— И я тоже?
Лесовик задумался, замялся. Он не любил, когда вопросы ставили в лоб. На лобовые вопросы можно отвечать только прямо, а Лесовик этого не признавал.
— Понимаешь, дорогой, даже в самом примерном и образцовом парнишке, если его хорошенько поскрести, немало плохого. И только потом, когда мальчишка становится мужчиной, выясняется, чего он стоит. Болваны вместо того, чтобы тратить время на полезные дела, собираются в стаи, шатаются туда-сюда, курят, сквернословят, пьют мерзкое питье, всех задирают, устраивают драки. А между тем неопровержимо установлено: у драчуна усыхают мозги. Всякий раз, как он пускает в ход кулаки, мозг усыхает на несколько граммов. У тех, кто поднимает руку на девочек и женщин, усыхание удваивается. Признайся, сколько раз обижал девочек?
— Я? Ни разу!
— Хм, разве может быть, чтобы ни разу?— засомневался Лесовик.
— Если говорить по правде, два или три раза я давал сдачу. Но сам никогда не начинал драться.
— Вот видишь? Значит, несколько граммов мозга у тебя безвозмездно потеряны.
— Подумаешь! — сказал Юрка и зевнул.
— Вот и «поду-у-маешь»!— вспылил Лесовик.— И не смей зевать в моем присутствии! Это неприлично!
— А ты в моем присутствии почему зевал?
— Когда?
— А там, в Полесье! Помнишь, утром?
— Так где это было!— оправдывался Лесовик.— К тому же я зевал со сна. И не забывай, что я старик.
— Старикам, значит, можно?
— Ты, вижу, ищешь ссоры! А я не буду с тобой ссориться. Возьму да и отправлю куда-нибудь подальше. В докембрий, например! Будешь там единственным крупным живым существом в окружении водорослей и бактерий! Вот тогда ты поспоришь со мной!
— Надеюсь, вы шутите?— спросил Юрка официальным тоном, переходя на «вы».
— Ха! Последний раз я пошутил лет тысячу тому назад, когда превратил в буковую рощу печенежское войско. Очень уж зверствовало оно среди уличей, не щадило ни женщин, ни детей. Это произошло на холмах между Днестром и Прутом, недалеко от нынешнего села Малые Милешты. Наконечники их копий и стрел даже сейчас находят в поле... Так что лучше не серди меня! Понял?
— Понял,— ответил Юрка.— Но и ты должен меня понять! Отправил к черту на кулички!
— Еще раз предупреждаю: не поминай черта. Это мой друг-приятель... И никуда я тебя не отправлял. Ты находишься там же, где я тебя встретил в первый раз. Только в ином времени.
— Но там не было этих скал! И речки не было! И вон тех гор я там не видел!
— Еще бы! За миллионы лет кое-что здесь изменилось! Скалы и горы — их сотрут ледники, река пойдет другим руслом... Девяносто миллионов лет, дорогой мой, не шуточка!
— Если ты не вернешь меня домой, я умру тут от голода,— печально заявил Юрка.
— Не помрешь! Я ведь советовал тебе питаться яйцами динозавров.
— Они невкусные! От них тошнит...
— Привыкнешь!
— Я уже пробовал, к ним невозможно привыкнуть... Верни меня домой.
Лесовик строго посмотрел на Юрку, не зная, рассердиться ему снова или просто отказать раз и навсегда. Но в это время слезы, вопреки воле мальчика, хлынули из глаз, и он уткнул лицо в колени. Лесовик растерялся, заерзал на ветке. Он не выносил слез.
— Ну вот...— проворчал он.— Опять слезы! Мальчишка называется!
Юрка плакал, не поднимая головы. Лесовик совсем расстроился. Он не знал, как ему быть.
— Послушай, что ты разнюнился? А? Ну хватит, тебе говорят!.. Сколько можно плакать? Куда это годится?— скрипучий голос Лесовика лез в уши.