Юрке было интересно, он не пропустил ни единого слова Лесовика, но со стороны казалось, что он ничего не слышал, и Лесовик для него не существовал.
— Строго говоря,— продолжал Лесовик,— мезозой — это время великих неудач и не менее великих свершений природы. Она действовала методом проб и ошибок...
— Ты говоришь так, будто всю жизнь читал газеты и выступал с лекциями! — насмешливо заметил мальчишка. Лесовик смутился, как это бывает с людьми, которые попадают впросак.
— Это нехорошо — говорить, как на лекции?
Юрка презрительно пожал плечами, мол, это настолько плохо, что и говорить не о чем.
— А всё они, люди виноваты!— с досадой воскликнул Лесовик.— Они захламили своими газетами все мои леса! Вначале, когда газет было немного, мне нравилось их рассматривать. Бывало, носишься целыми днями по своим владениям да и заскучаешь. Глядишь, на опушке что-то белеет. Старая газета. Присядешь, возьмешь ее, разгладишь на траве и смотришь, пока в глазах не зарябит. Ломаешь голову — что за непонятные значки да закорючки! Незаметно для себя научился читать. Читал, пока чтение не стало привычкой. Болезненной привычкой! Иногда думаешь: фу ты, напасть, и зачем это я забиваю свою голову всякой мурой?
— А ты не читай муру! Читай то, что интересно!
— А как узнать, что интересно, а что мура?
— Если на плечах голова, а не тыква, узнаешь с первого взгляда.
— Тебе легко говорить,— грустно заметил Лесовик.
Содержимое динозаврового яйца под знойными лучами превратилось в сухую корку. Рыжие муравьи, упираясь голенастыми лапками, отрывали по маленькой крошке и убегали в расселины скалы. Юрка отковырнул ножом кусок желтой корки, понюхал, откусил. Пожевал. Не деликатес, но жевать можно.
С высоты своей скалы он смотрел на речку, безостановочно бегущую по саванне. Солнце только взошло. Река сверкала в его лучах, травы и деревья нежились в тепле. Где-то в долине послышалось кашляющее рычание, но сколько Юрка ни всматривался туда, ничего не увидел. Тот же лес за рекой, та же холмистая саванна с деревьями и группами динозавров, те же, парящие в небе, птицы. Крепкий сон в уютной и безопасной пещере немного подкрепил силы, и Юрка смело пустился в путь на северо-запад, вниз по правому берегу реки. Немного постоял у места кладки динозавровых яиц; решил, что вернется, если прижмет голод и более подходящей пищи не окажется под рукой.
Ноги утопали в песке. По урезу воды, где влажный песок не расступался под ногами, идти было легче, но после вчерашней встречи с тилозавром Юрка не решался слишком близко подходить к реке. Над водой парили стрекозы, порхали бабочки, пролетали птицеящеры. Во многих местах песок был взрыт и истоптан, и это настораживало. Следы, оставленные на влажном песке, хранили оттиски мощных когтей. Километра через полтора река прорезала русло в известняковом холме. Берега сузились, песок исчез. Юрка раздумывал: продолжать идти по узенькому карнизу, едва возвышающемуся над водой, или пойти по верху. Решился — по карнизу. Из воды взметнулась крупная рыбина, сверкнула чешуей и скрылась в водовороте. Юрка успел заметить ее необычные плавники — нечто среднее между ластами и лапами.
Перебираясь через валун, омываемый речными волнами, почувствовал чей-то взгляд. Почувствовал затылком, всей спиной, резко оглянулся, но никого не увидел. Прислушался, но ничего не услышал. А чувство, что его рассматривают в упор, оставалось. Поднял голову — и на скале, почти над собой, в нескольких метрах увидел огромную птицу. Голова — как у марабу, все остальное — от грифа. Серые грязные перья отливали металлическим блеском.
Желтая кожа складками свисала с шеи, втянутой в межкрылье. Крючковатыми когтями птица так вцепилась в скалу, что из-под них выкрошился мел. Птица упорно, не мигая, смотрела на мальчишку. Какой неприятный взгляд. Даже не враждебный, а просто неприятный — холодный, жесткий и бездушный. Птица слегка вытянула шею, чтобы рассмотреть получше незнакомое существо. Длинный, массивный клюв слегка приоткрылся. Он был усеян по краям острыми мелкими зубами. Перья на груди слиплись от крови. «Ишь, как уставилась, так и сверлит взглядом... Улетать не собирается». Юрке и стоять было страшно, и уходить боязно.