— Ну кроку[6] далей, пан жолнеж![7] — отчаянно крикнула дева. — Пальну!
— Погоди!.. — начал было Елизар, но дева годить не стала, надавила пальцем, курок щелкнул, высек искру. Выстрела не последовало, потому что пистолет дал осечку, — видно, на полку не подсыпали пороху.
— Ах ты, такая-сякая! — рассердился Елизар. — Тебя лее, дуру, спасают, а ты палить!
Он схватил пистолет за ствол, загнул кверху. Женщина у распятия со стоном повалилась, верно, без чувств. Но дева не хотела выпускать оружия, стала бороться. Сила у нее оказалась не девичья, может, удвоилась с отчаяния. Елизар не без труда выдернул изящный, хорошей работы пистолет из судорожно вцепившихся пальцев и все время видел перед собой странные глаза: широко открытые, бесстрашные и непонятного цвета — не то синие, не то зеленые. От борьбы у девы свалился с головы плат, разметалась коса с сильной рыжиной.
Овладев пистолетом, Елизар сунул его в карман, но тут дева, полыхнув глазами, выхватила из-за пазухи длинный, острый стилет, замахнулась:
— Забие, матка боска!..
Елизар инстинктивно отшатнулся, а Аким кинулся оборонять Друга.
— Дура! Коза бодлива! — возмущенно завопил он. — Чего машешь?! Мы ж тебя спасаем!
Рука со стилетом опустилась. Стилет пропорол угол воротника Акимова мундира, завяз, упершись концом в ушко пуговицы. Дева дернула оружие, чтобы высвободить и ударить вторично. Елизар сообразил и, раньше чем сие совершилось, в сердцах влепил деве пощечину, чтоб опомнилась. Дева ахнула и схватилась за щеку. Аким, ругаясь, отбежал, бережно вытащил стилет.
— Ишь ты! Чуть не зарезала, словно порося! За мундир-то четыре целковых плачено, сукно аглицкое, а она, гляди, как ворот пропорола..
Елизар взял у него стилет, сокрушенно покачал головой.
— Острый, бриться можно…
Поглядел, куда бы зашвырнуть, размахнулся, кинул вверх, в потолочную балку. Стилет воткнулся в дерево, задрожал. Пусть теперь достает, со стула и то не дотянешься.
Больше делать в комнате было нечего. Окна крепкие, забраны решетками, с улицы не влезешь.
Другого хода нет. Пущай баба бесится, не опасно…
Выходя, стукнул дверью.
В большой зале поваренок приволок всем фарфоровые кружки с пивом, предлагал вина мозельского. От вина отказались: на кой оно ляд, вино, жажду не утолит, а пиво хоть прохладное!
Выпили. Купцы благодарили, трясли руки, называли спасителями, благородными рыцарями.
Матрозы конфузились: эко слово — лыцари! Это они-то?! Ишь!
Фенрихи стояли у дубового сундука, медленно тянули горькую влагу.
— А все-таки срам, — угрюмо сказал Елизар. — Я ее здорово огрел. Может, оттого вся ее краса теперь погибнет?
— Сама виновата, коза бодлива, — все еще сердясь, повторял Аким, трогая распоротый воротник. — Какая краса?.. Нашел, чего жалеть! Красивая девка должна быть собой дородна.
Поглядел бы на московских невест. А эта — что? Длинна, тоща да зла! Из платья чуть не вся вылезает, аж плечи голые. Нет, у нас в Москве таких худящих не жалуют.
Елизар вздохнул: верно, пава не величава. Ни румянца во всю щеку, ни полноты. Наоборот, тонка, как былинка, И волосы рыжие, как у ведьмы. А щемит — пошто обидел? Он нахмурился и, не глядя на друга, сказал:
— Аким, погляди тута, чтоб во всем порядок, а я — мигом.
На стук дверь медленно приоткрылась. Встретила баба в чепце, прислужница, та, что перед распятием валялась. Увидев рослого гвардейца, поклонилась в пояс.
— Проше пана добродея… проше вейсть…
Девица полулежала в креслах. Увидев, как Елизар, стянув шляпу, кланяется, залилась краской.
— Ой, пан коханы! Hex мне пан пшебачи! — и по-немецки: — Простите, пан!
Теперь законфузился Елизар.
— Что там прощать… ясное дело, испужались! Откуда знать, что не грабители.
Вынул отнятый у девицы пистолет, деликатно положил на столик. Глянул вверх, стилет все еще торчал в потолочной балке. Надо приказать матрозам, чтоб достали.
Девица стояла ни жива ни мертва, опустив очи, теребила конец косы. Елизар быстро глянул: платье как платье, все немки такие носят. Это у нас был обычай девку пеленать, словно младенца, чтоб нигде кусочка кожи живой не показалось. Слава те богу, царь Петр отменил сей варварский уклад.
Девица подняла взор. И тут Елизара словно ошпарило — те же смелые очи, ясные, большие, только теперь не гневные, а, наоборот, смущенные, робкие.
— Слушай… — Елизар неловко переступил с ноги на ногу, поправился. — Слушайте, благородная фрейлейн. Произошла ошибка. Мы — патруль Российской державы.
Наше дело охранять мирных жителей. Ежели что, скажем, помочь надобно, так мы…
Пошлите служанку сказать об этом соседям…
Только он стал задом пятиться к двери, как девица всплеснула руками, прижала ладони к щекам, вдруг вихрем пронеслась через комнату, повисла на Елизаровой шее и — реветь!
От неожиданности моряк растерялся, стоял столбом, как во фрунте. Нянька поодаль тоже начала голосить:
— Панна, серота, бэз радйцув… ёдна на свете. Брат едыны в неволе москальскей…
Елизар почувствовал, что грудь мундира промокает горячим. Он осторожно потрогал сначала косу, потом и головку приникшей к нему девушки.
— Ну чего, чего… ну чего горюнишься. Мы ж не обидчики… ну чего ты, козочка? — ласково приговаривал он уже по-русски. — Да перестань ты реветь, дурешка, побереги глазы… Пригодятся!
Дева, видно, поняла, хоть и по-русски: не отнимая рук, откинулась, взглянула прямо в глаза. Куда делась ее дикость. У Елизара сердце сжалось.
— Ты уж меня прости, — сказал он испуганно, — я… не драчлив… я за Акимку перепугался.
Неизвестно, поняла ли дева или только догадалась, но вдруг отступила на шаг, принялась быстро крестить парня издали, рванулась, схватила руку, хотела поцеловать, Елизар отдернул руку.
— Да что ты, очумела! Да рази можно! — И, сам не понимая, как это вышло, ухватил красавицу за щеки, вытянув губы хоботком, чмокнул, уж куда пришлось, то ли в лоб, то ли в глаз. Затем, топоча ботфортами, ринулся прочь. Пропадешь тут с такими делами!
Глава 9 ГОРОДСКОЙ СИНДИК
Шведский фельдмаршал Штейнбок был старый, опытный воитель, весьма осторожный.
Неожиданное появление русских на фланге армии, их смелый бросок через болото и затопленные поля привели старика в полнейшее смущение. Штейнбок счел самым разумным, не начиная сражения, отступить, занять близлежащий замок-крепость, расположенный верстах в десяти от города, и там дожидаться подхода другой шведской армии, которой командовал граф Крассов.
Старинный замок несколько лет назад был заново укреплен французскими инженерами согласно новейшим требованиям военной науки. Французские инженеры обнесли стенами и предместье перед замком, так называемый форштадт.
Гарнизон замка, вместе с корпусом Штейнбока, состоял более чем из пятнадцати тысяч конного и пешего войска, с трудом разместившегося на тесных замковых дворах и узких уличках форштадта.
Союзные армии русских, датчан, голштинцев и саксонцев обложили крепость со всех сторон.
… Утро только начиналось. Солдаты умывались, чистили оружие и коней, менялись караулы, на кострах закипали котлы. Елизар и Аким, квартировавшие вместе с другими офицерами в полуразрушенном амбаре, были неожиданно вызваны в штаб.
— Может, уважили тятину просьбу о переводе меня из флотских в драгуны, — волновался Аким, на ходу поправляя мундир, шпагу, подкручивая маленькие белокурые усики. — А тебя, наверно, назначат ротным. Говорят, в соседней роте много офицеров занемогло животами. Вода больно плоха. Приказано не черпать воду из рва, да не слушаются.