— Ровно татары напали, все крушат и рубят… — с веселым ужасом воскликнул молодой солдатик и охнул. Кто-то поддал ему в потылицу…
— Тебе смешки, безголовому, а у людей душа болит. Ведь сколько хороших коней губят… Людям пахать не на чем, а тут…
На месте, где стояла палатка фенрихов, трепыхалось одно палаточное полотно. Из-под полотна торчали толстые икры матроза Ивашки, пытавшегося поднять колья. Тимофей складывал в ящик кружки, помятые оловянные миски, туда же сунул измазанную в пыли нательную рубаху.
Палатку общими усилиями подняли, подперли. По лагерю с гиканьем скакали верхами русские драгуны и казаки, сбивали шведских коней в одно место, в табун. Табун отогнали к лесу.
Прибежал запыхавшийся солдат с приказом от майора. Обоим взводам без лопат, но с мушкетами, вернуться, занять позицию против моста. Туда спешили и другие взводы.
Стоя в поперечной траншее, отрытой параллельно рву, Елизар разглядывал крепостные стены, точно видел их впервые. Заходящее солнце освещало все косыми лучами, камень казался розовым, теплым. За вершинами стен, на которых то и дело мелькали головы любопытных шведов, высились щипцы крыш, дымовые трубы, шпиль часовни, такие мирные в этот благодатный вечерний час. На флагштоке лениво шевелилось чуть поддуваемое ветерком огромное синее полотнище флага. Это было так красиво, что Елизар невольно залюбовался. Флаг, очевидно, вывесили здесь назло русским, чтобы он лучше был виден из лагеря. Настоящее место для флага, конечно, на вершине стен внутренней крепостной цитадели. Эта цитадель — старинный рыцарский замок — была выше и внушительнее, чем стены форштадта.
Справа от русского лагеря — там, где стояли датчане, голштинцы и саксонцы, запели флейты, играли вечернюю зорю и тотчас затрубили горны, забили барабаны у русских.
Елизар вдруг заметил всадника, русского офицера, на красивой, хорошо вычищенной лошади. Всадник бесстрашно разъезжал на самом виду у шведов, останавливался у каждого апроша, что-то спрашивал, затем посылал коня вперед, перескакивал через траншеи.
— Митька! — радостно закричал Аким и полез наверх.
Всадник осадил коня и вдруг кубарем скатился, кинулся навстречу Акиму. Елизар тоже знал этого щеголеватого штабного офицера, славного парня, но недалекого. Митьку держали при штабе за расторопность.
— Аким! Елизар! — на бегу кричал штабник. — Так я ж за вами! Все обыскал, даже к маркитантам ездил. А ну, давай быстрее, ждут!
— Кто ждет?
— Поспешайте! — Митька, преисполненный важности, не желал вдаваться в объяснения. — Полковник приказал сдать солдат под команду старшему унтеру.
… Елизар и Аким едва поспевали за всадником, аж запыхались. На опушке леса стояла войлочная кибитка, похожая на огромный белый кулич. В кибитке с удобствами расположился начальник первой линии осадной армии, тот самый генерал-квартирмейстер, с которым фенрихи уже успели познакомиться в первую ночь прибытия.
Генерал сидел на складном стульце, удобно вытянув ноги, поигрывал тростью, вроде — отдыхал. Перед ним на двух ящиках был устроен стол, на столе стояли две свечи, разложены были какие-то карты и планы. Рядом, присев на корточки, что-то озабоченно записывал в памятную книжку военный инженер из кукуйских немцев, родившийся и выросший в Москве. Оглянувшись на вошедших фенрихов, он сердито проворчал:
— Когда надобно, не дозовешься… — Потом непонятно спросил по-немецки — Они?
— Да, господин майор! — ответил кто-то хриплым голосом. — Вот тот высокий — офицер, у него доброе, благородное сердце.
Генерал, поигрывавший тростью, усмехнулся, сказал:
— Приятель ваш прибежал в гости, захотел свидеться. Поглядите: признаете али нет?
Сердитый майор схватил со стола свечу, шагнул в сторону, и тут из мрака около стены выявилась высокая, тощая фигура шведского солдата. С обеих сторон стояли два русских усача гренадера, конвойные. Раздражительный майор поднес свечу так близко, что швед невольно отшатнулся.
— Так это ж… это ж тот вахмистр, которого мы тогда повязали в лесу! Только оброс да потощал… — воскликнул Елизар.
— Точно, он, — подтвердил Аким.
— Ну, хорошо, Юрген Кранц, значит, ты сказал, что Штейнбок ждет нашего штурма?
Потому, значит, и выгнал коней из крепости, чтоб ему посвободнее было. Так, что ли? — продолжал прерванный допрос генерал.
— О, да, экселенц! В крепости такая теснота, что лошади стояли прямо на улицах.
— Чудно… — пожевал губами генерал. — С чего бы это шведскому фельдмаршалу так переполошиться? Кажись, мы его пока не прижимаем.
Перебежчик, как застоявшийся конь, переступил ногами.
— Если позволите сказать, экселенц, так фельдмаршал Штейн-бок обеспокоился, наверно, по поводу плохих вестей, доставленных лазутчиком.
— Э-э-э! Вот оно что!.. — генерал и инженер переглянулись. — Значит, в крепость ходят лазутчики. Слышишь, Иван Иванович? Выходит, мы с тобой рохли. Думаем, что мимо наших дозорных и мышь не прошмыгнет, а тут вона что.
— Да, Иоганн Шенк слышит то, что говорит этот солдат, но не очень ему верит! — вскинулся инженер. — Разве что есть подземный ход.
Он повторил свой вопрос пленному. Нет, про подземный ход пленный не слышал.
Лазутчик появился совсем с другой стороны, подъехал на лодке к тому полукруглому бастиону, который глядит на море. Юрген Кранц как раз стоял на часах. Туда, на тот барбикан, ставят штрафных солдат. Под утро с моря дуют сильные ветры — и часовые очень мерзнут. Прошлой ночью, когда Юрген только заступил, вдруг вблизи стен с моря кто-то три раза мигнул фонарем. Часовой не обратил на это внимания. Мелькание повторилось снова, а затем и в третий раз. Тогда Юрген вызвал подчаска и послал его за комендантом. К удивлению часового, комендант прибежал немедля и привел с собой еще двух офицеров. Одним из них был полковник, адъютант самого фельдмаршала. Этот полковник поднял над головой потайной фонарь и тоже три раза открыл и закрыл шторку.
С моря ответили. Комендант тотчас распорядился послать за лестницей. Принесли пожарную лестницу, спустили ее вниз прямо в воду, и тогда Юрген увидел приближающуюся лодку. Человек торопливо греб, подогнал лодку к лестнице, встал одной ногой на нижнюю ступеньку, затем ловко опрокинул лодку, несколько раз ударил по днищу тесаком и оттолкнул ее от себя. Лодка с пробитым дном затонула. Тогда этот человек вскарабкался по лестнице на стену.
— Я помогал ему, подхватил за локоть, когда он перелезал через каменную ограду… — закончил рассказ Кранц.
— Так, так… — генерал нетерпеливо постукал тростью по носку своего башмака. — Ну, а дальше?
— Адъютант, увидев лицо этого человека, чуть не уронил фонарь, воскликнул: «Как, это вы, господин Кружальский? Почему вы сами?..»
Елизар шагнул вперед, хотел сказать, но генерал нетерпеливо махнул — потом.
— Еще о чем они говорили? Что ты слышал? Что ответил приезжий?
Кранц снова переступил ногами.
— Приезжий сказал: «Иначе нельзя было. Важное известие, которое я послал с голубиной почтой, опоздало. У русских есть поpox!» — О чем они говорили дальше, я не слышал, они спустились на казематный двор и ушли.
В кибитке наступило молчание. Генерал что-то обдумывал.
— Что ж они впали в такую безмерную печаль? — сказал он рассеянно., — Какой дурень пойдет воевать без пороха. Уж коли мы сюда приступили, стало быть, пороха у нас хватает.
Фенрихов так и подмывало вмешаться, разъяснить в чем дело, да было боязно. Младшему не след говорить, пока старший не спросит.
Военный инженер принялся расспрашивать Юргена: все ли бастионы с приморской стороны стоят в воде? Развернул на столе план крепости. Швед подошел ближе, покосился на генерала, присел на корточки, чтоб удобнее было водить пальцем по бумаге.
Елизар и Аким, вытянув шеи, пытались разглядеть, что он там показывает.
Швед объяснял: не все бастионы с приморской стороны одинаковы. Полукруглый бастион-барбикан очень старый, ровесник замку. Остальные, видно, построены позже, когда укрепляли форштадт. Море подступает к самым стенам. В непогоду брызги летят наверх, попадают даже на двор.