Оба гостя поклонились и осенили себя крестным знаменем. Затем священник совершил нечто несообразное с его саном, взял графскую руку и поцеловал. То же самое сделал и капитан Банг.
— Шведы заперлись во внутренней цитадели, — вздохнул отец Ксаверий. — Бедняги! Я не военный человек и не могу судить, долго ли продержится замок. С виду он кажется неприступным.
Граф нахмурился.
— Он был неприступным три столетия тому назад. Времена изменились. Когда я ехал сюда, через мост волокли в форштадт огромные русские мортиры, весом в сотни пудов. Каждая такая мортира швыряет ядра больше того валуна, что лежит здесь у входа.
Отец Ксаверий всплеснул руками, — Бог да поможет несчастным!
— Они не несчастные, — жестко возразил граф, — они олухи! Старый дурак Штейнбок опростоволосился, как мальчишка! Но не все потеряно. Несчастье может обернуться прибылью.
Если хотя бы авангард генерала Крассова появился в ближайшие дни, русские окажутся между двух огней. Где сейчас находится Крассов? Почему он медлит? Разве ваши гонцы еще не вернулись? — спросил граф у датчанина.
Капитан Банг опустил голову.
— Я посылал очень надежных людей, — сказал он тихо. — Тех двух, которых вы сами наставляли в гостинице в Фишгафе. Я приказал им покинуть ряды голштинского войска и скакать день и ночь во весь опор.
— Ну и что?
— Крассов не придет, дом Альберт, он не желает выручать Штейнбока. Наоборот, он двинулся к границам Польши, следовательно, удаляется от нас.
— Что он — помутился умом?! — вскричал граф.
— Нет, он откровенный карьерист, этот граф Крассов. Он завидует Штейнбоку, завидует его чину фельдмаршала, потому что сам он только генерал-лейтенант.
Наступило молчание. Взгляд отца Ксаверия настороженно перебегал с одного лица на другое. Альберт Штерн фон-Штернфельд встал, одернул камзол, поправил перевязь.
— Придушите ваших голубей, отец Ксаверий, тех, что вы держите в клетке и выдаете за больных. Нам нечего больше сообщать в замок. Мне придется скоро покинуть вас, вернуться в Вену, так и не выполнив поручения кабинета министров и нашего святого ордена. Я не дурак. Я не могу предлагать победителям, чтобы они за ненужное им посредничество при заключении мира отдали всю Прибалтику нашей Австрии. Не могу я настаивать и на том, чтобы братьям нашего иезуитского ордена русские попы разрешили иметь свои школы и монастыри в Москве. Вчерашнее поражение шведов разрушило все наши планы.
Глава 15 ЗИГЗАГИ СУДЬБЫ
Шведы сидели в замке уже две недели. Русские установили батареи, заложили мешками с песком внутренность некоторых домов в форштадте, тех, что выходили к замковым воротам. Теперь эти дома стали надежным укрытием от замковой артиллерии. Однако от бомбардировки замка осаждающие воздерживались. Опекун голштинского герцога упрямо гнул свою линию, — герцогское достояние не должно понести ни малейшего урона!
Через две недели из узкой стрельчатой амбразуры над замковыми воротами высунули длинный шест, стали им трясти и вертеть, чтобы развернуть белое полотнище, обмотанное вокруг древка. На замковую башню вылез трубач, со всей силы затрубил. Штейнбок желал вступить в переговоры.
Ему ответили тоже маханием белого флага и игранием на трубе.
Старинные ворота замка начали медленно отворяться, затем поднялась горда — массивная стальная решетка, тоже прикрывавшая ворота, — пропустила шведского офицера с белым платком в руках и трубача, следующего за ним. Офицер вздел платок на острие шпаги, трубач упер раструб трубы в бок. Оба браво прошагали до середины площади, остановились против комендантского дома. Трубач снова затрубил.
Навстречу вышел русский офицер, тоже с белым платком на шпаге.
— Наш фельдмаршал желает знать условия, на каких ваш фельдмаршал согласен принять замок. Мы уходим, — сказал швед.
— То есть как это? — удивился русский офицер. — А кто ж вас выпустит?
Швед вышел из себя. Путая русские и шведские слова, понес о воинской чести, о доблести — невесть что, не имеющее прямого отношения к делу. Русский терпеливо слушал. Так ни до чего не договорились, снова протрубили и разошлись.
На следующий день шведы опять выкинули белый флаг. Парламентер сказал, что фельдмаршал Штейнбок сам согласен выйти для переговоров, если ему гарантируют безопасность и свободу возвращения к своему войску, сидящему в замке. Безопасность гарантировали.
Штейнбок вышел с двумя генерал-майорами по бокам. Сзади шли два трубача и непрерывно трубили. Впереди шведский капитан нес белый флаг.
Меншиков спешил, вышел договариваться, прихватив только двух полковников и одного трубача. Штейнбок предложил капитуляцию с тем условием, что шведы, сдав все оружие и артиллерию, будут отпущены на родину. Но знамена и литавры им оставят.
— Ишь чего захотели! — рассердился Меншиков и, обращаясь к своему полковнику, говорившему по-шведски, приказал — Растолкуй старому бирюку, что знамена и литавры мы у них обязательно должны забрать, чтоб было чем погордиться, ибо сие есть — трофеи. А их отпустим за выкуп, ежели шведская казна таковой внесет.
Договорились на том, что Штейнбок сдаст замок, оружие и знамена с литаврами, но людей пусть содержат в плену не русские, а датчане. Как-никак Дания ближе к Швеции.
На следующий день утром со стороны замка раздались медленные удары барабану словно хоронили кого. Прискакали генералы, приказали полкам строиться в поле перед лагерем.
Ворота замка отворились, появился печальный кортеж сдающегося войска. Первым ехал фельдмаршал со шпагой наголо, глава опущена на перси. За ним шагали драбанты, несли знамена. Литаврщики мерно били в литавры — кавалерийские барабаны, похожие на котлы. Два таких котла повешены были с двух сторон от седла. Литаврщик бухал правой рукой по одной литавре, левой по другой. Было печально и горестно. На полковые барабаны накинули по куску траурного крепа, в них вовсе не били.
Поравнявшись с Меншиковым, Штейнбок остановил костлявого коня, поддерживаемый адъютантом, слез, подошел к русскому полководцу, встав на одно колено, поцеловал шпагу, положил ее к передним копытам меншиковского жеребца. Александр Данилович сидел как истукан, бровью не повел. И остальные русские держались так же надменно.
Адъютант поднял Штейнбока, поддерживая, повел назад, помог взгромоздиться в седло.
Подошли шведские знаменщики, поцеловали шелк, потуже свернули и обмотали траурным крепом знамена, положили на землю и побрели прочь. Литаврщики и барабанщики повозились, расстегивая пряжки, понесли свои инструменты к рядам преображенцев. Швыряя на землю, многие пробивали туго натянутую кожу, чтоб барабанами нельзя было больше пользоваться, ломали палочки. Преображенский батальон стоял как литой, мушкеты на караул, багинеты блестят на солнце, рукояти тесаков будто не из меди, а из золота. И солдатские лица все как одно злые, усатые, темноволосые. У кого свой волос был светлый, напялили поверх парики, усы и брови нафабрили.
Затем потянулись ряды нижних чинов. Шведские кирасиры, драгуны, мушкетеры и гренадеры громоздили перед русскими кучи оружия, поспешно отходили. Последние батальоны шведов брели вразброд, не держа рядов. Оружие побросали по дороге.
Аким, теперь уже не моряк, а корнет конного полка, сидел на шведской лошади, из тех, что тогда выгнали, во главе эскадрона, искал глазами, нет ли среди шведов злодея Бонифатьки. Может и был, проходили похожие на него, да нельзя было выехать из строя, поглядеть поближе. Жалел, что нет Елизара, у того взор острее, может, он бы и различил.
Елизар уже две недели как пребывал на корабле. Вместе с огарковскими матрозами и своими двумя, Ивашкой и Тимофеем, хлопотал по корабельным делам.
Из брошенного флейта пумпами откачали всю воду, выгребли из трюмов всякий размокший хлам. Потом корабль отвели на глубокое место, как положено, поставили на якорь. Теперь занялись починкой: оторвали обгорелые доски, — к счастью, их было немного, горело-то всего в носовой каюте, там, где жили боцман, тиммерман — корабельный плотник и констапель — старший артиллерийский служитель. Начали вытягивать такелаж. Покосившиеся было мачты выровняли, поставили прямо. Внизу, в трюме, там, где конец мачты, именуемый шпором, упирается в киль, загнали дубовые клинья.