Старостиха тем временем заглянула в возок, нет ли еще кого? И верно обнаружила еще бабу, постарше, себе под стать, верно мать али тетка.
— Длуго я бёнде тутай седеть? — досадливо спросила та.
— Чаго-сь?..
Тетка зашевелилась, охнула, протянула руку.
— Тёнгний мне стонд!
— Тягай ее отседа… — подсказал ямщик. К возку подбежала молодшенькая, позвала:
— Иди сюда, тетя Катажинка!
Старостиха уже тащила тетку из возка, с великим бережением повела к дому.
Между тем первые сани промчались к самому берегу залива. Тощий вдруг толкнул ямщика в спину — Годи!..
А сам, словно кукла на шарнире, повернулся, стал глядеть на стоящую вблизи пушечную батарею. Пушки были морские; некоторые, снятые со станков, лежали прямо в снегу.
Перед батареей высился ледяной бруствер из зеленоватых, прозрачных глыбин. Несмотря на всю опасность, ямщик погодить никак не мог, разве удержишь разлетевшиеся сани на косогоре. Тройка вылетела на лед залива, сразу скрылась в облаке снежной пыли и пара от дыхания лошадей.
— Видал?.. Видал, Никитушка?.. А?! — кричал тощий, подпрыгивая в санях. — Истинно военная душа! Льдом отгородился!..
— Шею застудишь, гласа лишишься… — рассудительно заметил низенький в рыжих буклях и показал рукавицей. — Вон еще сколько льда наковыряли.
Сани понеслись по замерзшему заливу, а справа и слева от наезженной дороги то и дело попадались скопления ледяных брусков, то торчащих стоймя, то поваленных, будто кто-то отгородился надолбами, ожидая атаки кавалерии.
Тянувшийся навстречу санный обоз стал поспешно сворачивать, давая дорогу начальству.
На крестьянских дровнях лежали такие же огромные ледяные бруски, а на последних обледенелые бревна и свертки корабельных веревок, тоже обледенелых.
— Сущий ледяной парадиз! Гляди, какую фортецию отстроил! — снова разбушевался тощий.
— Ох-хо-хо!.. — протяжно вздохнул сосед. — Да не ори ты так, господин командор.
Чай, не на палубе командуешь. Па-ра-диз!
Сани завернули, с ходу влетели в ограду, тоже сложенную из льда. Внутри ограды было потише, ветер, вечно крутивший колючие снежные вихри по заливу, здесь не так донимал.
Возле одной из стен стояла изба, сбитая из странного леса: корабельных обломков, да еще крашеных. Над плоской крышей избы столбом бил вверх дым, видно, внутри топили.
— Вылезай, генерал! — командовал тощий, отстегнул меховую полость и вывалился в снег. Стал браниться, что ноги не держат, оттого что засиделся в долгой дороге. Второй несколько раз мотнул в воздухе одной ногой, другой и осторожненько, бочком выбрался из кибитки.
— Вставай, Федор! Давай подсоблю вашему капитан-командорству, — добродушно сказал он и ловко подхватил Огаркова под локотки, помог встать.
— Все ревматизма проклятая, — ворчал Огарков, прихрамывая.
Дверь избы со стуком распахнулась, выбежал коренастый мужичонка, одетый, как все тут, в тулуп и валенки. Голова у него была замотана женским платком, а поверх платка торчала матрозская шляпа с бляхой. Огарков строго крикнул:
— Ивашка! А где сам?
Иван — не тот, не староста — солдат, — узнав капитан-командора, вытянулся по-уставному.
— Они изволят во чреве пребывать! — гаркнул он во всю глотку. Талызин рассердился.
— Чего путаешь?! Это Иона во чреве китовом пребывал, а ты туда ж господина мичмана…
— Вот я тебя! — погрозил кулаком в меховой рукавице и Огарков. — Языком всуе треплешь.
Здесь хоть и лед, а все море.
Он выпростал было руку из рукавицы, может, хотел перекреститься — и вдруг словно остолбенел.
Впереди, прислоненный к ледяной ограде, торчал длиннущий золоченый старик — морской бог Тритон, в руках держал золоченую же дубину, остаток отломанного трезубца. Выпуклые, незрячие глаза морского бога глядели свирепо, косматая деревянная борода завернулась на сторону. По обе стороны от Тритона были поставлены две дородные морские девы с рыбьими хвостами. Огарков сунул обратно в рукавицу пальцы, рассердился.
— Понаставили не на месте…
— То батька с дочками, — доложил Иван. — Батька был ставлен с носу, рассекать морскую глыбь. А дочки, значит, с кормы, для прыти…
— Сам знаю… — оборвал его Огарков.
— Ну, веди, веди… — проворчал Талызин. — Замерзнешь здесь…
— А вести-то неча, — осклабился Иван. — Тута они и есть, в глуби морей.
Сквозь крутящуюся поземку Талызин разглядел вмороженные в лед бревна, торчащие как стропила. Под бревнами были подвешены блоки.
Вдруг внизу, под ногами, что-то глухо заухало, застучало, вроде тюкали топором, долбили что-то ломами. Талызин и Огарков переглянулись.
— Елиза-ар! — закричал Огарков, сложив ладони рупором. — Господин мичман!
Он зашагал вперед, но Иван, забежав сбоку, проворно ухватил капитан-командора за рукав.
— Постерегись, господин командор, скользкота… Вот отсель видно.
Он осторожно повел командора вперед, к тому месту, где уже стоял Талызин и, вытянув шею, вглядывался куда-то себе под ноги.
Под бревнами, во льду, была яма, заделанная по краям бревенчатым срубом. Сруб уходил в глубину, словно ствол какой-то Диковинной шахты. Внизу, в полумраке, слабо мерцали два-три фонаря, угадывались фигуры людей.
— Сколь сажен-то глубины? — спросил Огарков.
— Да было бы повыше мачт, — ответил Иван. — Только мачты поломало. Ох и расперло его, «Диамант» тот горемычный!
— Ну, племяш у меня… хват! — сказал довольный Талызин. — Соорудил!
Огарков схватил комок снега, потер замерзшие нос и щеки, гнусаво спросил:
— А как насчет сухой ложки, что господин Меншиков не приемлет? Смочил ее чем-нибудь?
Талызин стащил меховую рукавицу, сложил толстые персты в кукиш, полюбовался на свое творенье.
— А это видал? Вот его доход от Елизара этой ненасытной прорве. Думает, кроме него, никто о государственных делах не печется. Да мы, Талызины, с татарами рубились, когда Меншиковых и в помине не было. В общем, нашлись люди, вхожие к Петру Алексеичу. Сей прожект пришелся царю весьма по нраву. Он нам с Елизаркой анисовой поднес, да целовал меня в губы и в обе щеки.
Достаньте, говорит, со дна, что потоплено, я твоего племяша в лейтенанты произведу, а может сразу и в капитаны, поставлю кораблем командовать. Мне смекалистые ох как нужны!
Огарков одобрительно покивал.
— Да, такое дело острого ума и уменья требует да морского глаза. Вот в Голландии я, к примеру, видал кофердам для ремонта плотин. Утопят возле плотины этакий деревянный ящик в несколько сажен, выкачают изнутри воду и лазают внутрь плотину чинить.
Талызин весь сморщился.
— Что кофердам против этой выморозки! Ведь как сруб утопили точнехонько, чтоб корабль как раз внутри оказался. Начали корабельными пумпами воду качать, а тут как раз такие морозы завернули, что все прихватило. Пришлось лед глыбами выпиливать и тащить наверх. Умаялись, пока до корабля добрались.
— А зато сколько всего добыли, — встрял Иван. — И пушки сняли, и грузы из трюмов почти все повытаскали, и снасти…
— Ты чего здесь лясы точишь, когда все работают? — снова начал раскаляться Огарков. — Ты кто, боцман или адмирал? Офицер внизу лед рубит, а боцман прохлаждается…
Иван засмущался.
— Да я вот… — показал он на маленькую пушчонку, стоящую на льду. Под пушчонку были, подставлены доски, чтоб по ним откатился лафет. Ствол был прикрыт тряпкой. В бадье с глыбой льда дымился фитиль в железном ухвате с зажимом. — Как станем поднимать сундук с регалиями, так дадим салют…
Он не успел кончить. Внизу, на дне ледяной ямы, затрещало, ухнуло, повалилось. Потом затренькал колокол.
Талызин побледнел. Но колокол тренькал весело.
— Все наверх! — вдруг завопил Иван и, стащив шапку, подбросил кверху. — Ура!
Он кинулся к избе, но дверь избы сама отворилась, выбежали солдаты, гревшиеся у печки, на ходу застегивая тулупы. Разошлись к блочным канатам, стали в шеренги.
Снизу еще раз тренькнул колокол. Иван поднял руку, солдаты разом схватились за канаты, стали тянуть. Иван поднимал то одну, то другую руку, и тот канат, где рука была опущена, переставал натягиваться. Изнутри ползло что-то огромное, тяжелое. Наконец показался кусок кормового чулана с капитанской каютой. Сверху палуба срублена, нижнюю и одну из стенок частично оставили. И на этом куске палубы, как на подносе, стоял большой, окованный ржавым железом сундук с казенными печатями, словно впаянный в прозрачную глыбину льда.