В феврале 1837 года Е. П. Лачинова сообщила А. А. Бестужеву2 страшную новость, услышанную во дворце командующего: убит А. С. Пушкин.
1 Титов А. Александр Бестужев — герой забытого романа.—Русская литература, 1959, № 3, с. 135.
2 Голубов С. Бестужев-Марлинский, с, 351—352.
Эта новость тяжело повлияла на Бестужева. Ночь он провел без сна. А утром побежал к монастырю св. Давида и, позвав священника, велел петь панихиду на могиле А. С. Грибоедова: ведь оба великих поэта были насильственно выброшены из жизни. Но когда священник стал творить молебен «о упокоении душ убиенных боляр Александра и Александра», Бестужев вдруг вспомнил, что ведь и он —«болярин Александр».
Через три месяца он был убит.
Трагическая смерть любимого человека, наверное, была той каплей, которая, упав на чашу весов, решила судьбу главного героя романа в пользу Александра Бестужева. Все ее мысли были заняты этим человеком, и она уже не могла писать, не думая о Бестужеве. И. постепенно его образ затмил образ Е. Е. Лачинова. В замыслах ничего не нужно было менять: судьбы обоих декабристов были очень близки. Но фигура Бестужева была гораздо колоритнее, мысли его были глубже и ярче,, и Лачинова решает поставить в центре своего романа образ Бестужева. Это сразу придало роману иную политическую окраску, чем было задумано ранее. Книга наполнилась декабристскими идеями и стала политическим памфлетом.
Как уже было сказано, цензура приняла образ А. Пустогородова как типичный для литературы того времени тип кавказского офицера. Чиновники не могли допустить такой дерзости со стороны автора, чтобы через полтора десятка лет после событий 1825 года кто-либо мог решиться поставить образ декабриста в центре романа.
Конечно, напрасно искать в книге хотя бы намеки на восстание декабристов. Напрасно искать здесь автобиографические черты Бестужева-писателя. Это было бы слишком явно.
Нет! Образ А. Бестужева завуалирован. И в то же время он на виду. Сегодня, спустя полтора столетия, Бестужев говорит с нами со страниц этой книги. Говорит о кровавой сути войны, о прекрасной душе горца, о глупости царских офицеров и генералов, о своем одиночестве.
Конечно, образ А. Бестужева завуалирован, но если уж мы сделали такое допущение и нам известен прообраз, то легче становится найти близость литературного героя к его живому прототипу. Начнем с очевидного: Е. П. Лачинова сохранила у них обоих одно имя—Александр. Больше того, она оставила неизменным в романе и имя матери А. Бестужева — Прасковья.
Е. П. Лачинова доносит до нас в романе и одиночество опального декабриста. Оно особенно явно в отношениях между братьями, которые так же далеки друг от друга, как были далеки Александр и Павел Бестужевы. Александр был добр, великодушен, полон родственных чувств, порою даже нежен. Павел же замкнут, сух и отвечает на его письма всегда аккуратнее тогда, когда обращается с просьбою о деньгах.
«Об этом оттенке в отношениях между братьями,— пишет писатель А. Титов,—Е. П. Лачинова также могла узнать от самого А. А. Бестужева, который, по собственному признанию, легко открывал душу перед нравившимися ему женщинами»1.
В первоначальном варианте «Проделок на Кавказе» близость образов братьев Бестужевых и братьев Пустого- родовых была видна яснее. Младший Пустогородов не приезжает к Александру из России, а служит, как и он, в Кавказском корпусе, подобно тому, как вместе с А. Бестужевым служил его брат Павел. Но затем Е. П. Лачинова постаралась убрать «мостики», которые вели к раскрытию образа Александра Бестужева.
И все же, как мы видели, некоторые из них остались. Вот еще одно совпадение. В романе «Проделки на Кавказе» показаны нежные отношения А. Пустогородова и двух горских детей, которых он взял из разоренного аула и привязался к ним, как к родным. Но ведь в свое время образ А. Бестужева окружала легенда о том, что он приютил у себя горскую девочку. Приютил все из-за того же одиночества, что мучает и А. Пустогородова.
Итак, совпадений много. И они не оставляют сомнений в том, что А. Бестужев,— как писал А. Титов,— был не только героем устных легенд, созданных о нем современниками, но и главным действующим лицом целого романа, продолжавшего ту же борьбу с режимом Николая I, которой посвятил свою жизнь друг и соратник Рылеева»2,
Роман был написан русской женщиной.
Передовые русские женщины девятнадцатого века не были рабами туалетов, модных салонов, танцев, балов и прочей великосветской чепухи. Нет! Русские женщины были до глубины души преданы своей родине, ее боль была их болью.