Объектами осмеяния и критики являются также некоторые представители чиновного мира, ученого сословия. Так, яркий портрет злодея-чиновника показан в повести «Поле алых цветов», где рассказывается об экс-судье Яне Бешеном. Этот представитель социальных верхов (автор говорит, что герой даже имеет высшую ученую степень цзиныпи) не просто мздоимец и мошенник — он настоящий хищник и злодей: «Если встать ему поперек дороги, пусть даже случайно, он непременно отомстит, и непременно тайком, исподтишка». А далее читатель узнает, что этот ученый муж и бывший судья к тому же и убийца, который держит подле себя прихвостней — несколько десятков лютых разбойников. В образе Яна концентрируется неприязнь, которую испытывали люди (а вместе с ними и автор) к худшим представителям власти. О том, что подобное отношение не случайно, говорят многочисленные авторские ремарки — сентенции, в которых авторы осуждают алчность, тупость, жестокость чиновников — обладателей «высоких шапок и широких поясов». Эх, если бы они были почестнее да поскромнее, менее алчны и корыстолюбивы (звучит внутренний голос автора-рассказчика), то все на земле было бы иначе!
Некоторые повести, при всей затейливости сюжетов, не лишены известной философичности. Они обращают внимание читателя на сложные вопросы бытия, общественной жизни. Не случайно, например, в них встречается имя Конфуция (древнего мыслителя, основоположника этико-политического учения), а также имена философов Ле-цзы, Чжуан-цзы — предтечей социальных утопий и глашатаев религиозно-философских идей. Здесь к месту будет упомянуть и многочисленные исторические реминисценции, ассоциации, вызывающие у читателя интерес к проблемам истории. В повести «Путь к Заоблачным Вратам», которая излагается как некое волшебное путешествие героя, заключена сложная философская идея поисков земли обетованной. Это своего рода социальная утопия, таящая в себе и мысль о поисках путей к бессмертию, о чем говорили в своих притчах Ле-цзы или Чжуан-цзы, которую поэтически раскрыл в своем знаменитом «Персиковом источнике» поэт Тао Юаньмин. О круговерти жизни и смерти, яви и сна своеобразно рассказывается в занимательной истории «Заклятие даоса». Буддийское учение о метемпсихозе — переселении душ, о кальпах — гибели и возрождении мира, а также о воздаянии излагается во многих повестях, в той или иной степени связанных с религиозными проблемами. Словом, эта проза неизменно давала читателю богатую пищу для размышлений.
Городские повести — часть огромной демократической культуры, которой были свойственны черты, заметно отличающие ее от культуры элитарной. Лучше всего их раскрывает распространенное в то время понятие «тунсу» (оно, кстати сказать, существует и сейчас) — «общедоступность» или «простонародность». Слово «тунсу» подразумевало и относительную простоту изображенного человеческого бытия, и безыскусность самих средств художественной изобразительности. Скажем, при изображении человеческих отношений авторы старались избегать манерности и изысканности, свойственных «высокой» прозе. Жизнь, быт в повестях часто изображается подчеркнуто обнаженно, даже грубовато, порой в самом неприглядном виде, что, кстати сказать, давало повод литературным пуристам обвинять авторов в вульгарности, а их произведения — в низменности. Их, конечно, коробили грубые шутки иных героев, фривольность некоторых сцен. Характерно, что особенному поношению со стороны ортодоксов подвергались популярные в то время произведения любовного жанра с их эротикой и натурализмом. Но ведь в безнравственности и даже распущенности обвиняли в свое время и Апулея, и Боккаччо, и Рабле. Отношение к подобным авторам (по словам того же А. Н. Веселовского) складывалось из «наследия честных и лицемерных недоумений». На почве таких «лицемерных недоумений» нередко формировалось и официальное мнение вокруг китайских городских повестей, о которых ортодоксы говорили не иначе как о «бесовстве». Но в этом же «бесовстве» другие современники видели нечто другое — подлинное биение пульса жизни.