Раздробив историю на серию разделов, посвященных отдельным императорам, Продолжатель Феофана — и это вполне закономерно — оказался в зоне притяжения другого жанра, который часто взаимодействовал с историографией, — риторики.[93]
В риторике издавна, с античных времен, культивировались литературные формы, предназначенные для похвалы (энкомия), или, напротив, поношения (псогос) персонажей. Характерной чертой всех видов этих риторических [239] биографий была строгая рубрицированность их композиции. Стабилизировавшаяся уже в поздней античности схема (например, Афтония) предписывала упорядоченное следование определенных сведений о герое, перечисление жестко фиксированных его качеств. Нетрудно заметить, что в главных своих элементах рубрики Афтония выдерживаются в двух первых книгах «Хронографии» Продолжателя Феофана. Покажем это с помощью простой схемы.[94]
Одни структурные элементы риторической схемы существуют у Продолжателя Феофана в рудиментарном виде (например, πατερες в разделе о Михаиле II), другие (например, ανατροϕη) в той же книге) развиты достаточно хорошо, в целом же структурная схема энкомия — псогоса проступает в обоих случаях достаточно явственно.
Вряд ли следует думать, что Продолжатель Феофана сознательно и целенаправленно применял риторическую схему к своему повествованию. Многократно повторяемая в панегирических речах и энкомиастических житиях, она «жила в сознании» любого образованного византийца и в любой момент «готова была» облечь формой пригодный к тому литературный материал.[95]
Хронологическое следование и риторические структурные элементы — не единственные скрепы, соединяющие отдельные эпизоды в связное историческое повествование Продолжателя Феофана. Очевидное композиционное значение в разбираемых книгах имеет и идея провидения. Сама эта идея, конечно, не нова в византийской исторической литературе. Однако, кажется, впервые она начинает играть столь важную композиционную роль. Судьба Льва V и Михаила II предопределены заранее. [240]
Заранее предсказано их восшествие на престол, их смерть — расплата за нечестие и иконоборчество. Демонстрация этого — главная цель повествования Продолжателя Феофана. Однако карающая десница опускается на головы грешников не сразу. Между предсказанием и свершением, проступком («вызовом») и наказанием («ответом») проходит время, наполненное суровыми знамениями,[96] и именно это создает сюжетную напряженность и определенный драматизм повествования. Внимание читателя уже не концентрируется на хронологически распределенных событиях (как при чтении, например, «Хронографии» Феофана Исповедника), а поддерживается ожиданием исполнения предсказанного или наступления неминуемой расплаты. Таким образом, появляется у Продолжателя Феофана нечто вроде сюжета, движимого, правда, не человеческими взаимоотношениями, но божественной волей. В этом «сюжете» имеются свои опорные точки или, если угодно, сквозной мотив, поддерживающий развитие действия. Роль такого сквозного мотива в разбираемых разделах играет пророчество монаха из Филомилия. Впервые мотив этот появляется в самом начале раздела о Льве V, когда знатный вельможа Никифора I Вардан, стремясь к царской власти, посещает некоего монаха из Филомилия. Последний, однако, пророчит царство не ему, а находящимся в его свите Льву и Михаилу (с. 7 сл.). Происходит, так сказать, «завязка сюжета». Пришедший к власти Лев желает отблагодарить монаха, однако тот к тому времени успел умереть, а живущий в его доме некто Симватий убеждает Льва отказаться от иконопочитания, т. е. совершить главный проступок его жизни, за который и должен он понести расплату. Таким образом, «трагическая вина» Льва тоже, хотя и косвенно, связана с образом монаха из Филомилия. Дважды еще на протяжении рассказа о Льве вспомнит Продолжатель Феофана о предсказании этого монаха (с. 19, 20), дабы не позволить читателю забыть о провиденциалистском характере всего происходящего. Интересно, что мотив монаха из Филомилия не завершается в разделе о Льве V, а переходит в следующий, посвященный Михаилу II. Последний решается на узурпацию власти, лишь вспомнив об упомянутом пророчестве (с. 24). Страшась исполнения прорицания, решается выступить против Михаила и Фома Славянин (с. 26). Таким образом, сквозной мотив прорицания монаха из Филомилия создает дополнительные композиционные связи в разбираемых книгах «Хронографии» Продолжателя Феофана.
93
Византийцы постоянно смешивали эти жанры, хотя очень любили рассуждать об их принципиальных различиях (см.: Любарский Я. Н. Михаил Пселл. С. 140).
94
Схема «идеального» энкомия вычленена в книге Барджеса (
95
Кажущиеся застывшими и неподвижными византийские литературные жанры на самом деле очень динамичны. Даже в пределах одного произведения византийский писатель может свободно переходить от одного жанра к другому в зависимости от изменения содержания и авторских целей. Жанр, таким образом, прикреплен к определенному содержанию. Вот почему изменившееся содержание или авторские цели приводят литературное произведение в «сферу притяжения» иного жанра. Именно поэтому некоторые литературные произведения оказываются столь многожанровыми: жанр «меняется» в пределах одного сочинения. Аналогичные наблюдения над древнерусской литературой сделаны Д. С. Лихачевым (
96
«Бог же, чей нрав не суров, а великодушен, лишь сверкал мечом, но не разил им» (с. 18).