Уже при первом чтении бросается в глаза, что образ Михаила обладает в произведении Продолжателя Феофана своей «концепцией». Пьянство, сквернословие, приверженность к игрищам, ристаниям и мимам, богохульство — все это, используя терминологию М. М. Бахтина, — «стихия низа», доминирующая в этом образе. Создается впечатление, что Продолжатель Феофана нарочито нагнетает низменные, как сегодня сказали бы, «натуралистические» детали для максимального снижения образа. Характерный пример: в числе приближенных Михаила оказывается человек, главным достоинством которого является умение задувать свечу ветром из брюха (с. 108; ср. Ps.-Sym. 659.8 sq.). Воистину деталь, достойная Аристофана или Рабле! Обратим, однако, внимание на отдельные эпизоды.[116]
Рассказав о неодолимой страсти Михаила к конным ристаниям, заставляющей его забывать все и вся, Продолжатель Феофана заявляет, что и в других отношениях царь «нарушал приличие» (εξεπιπτε του πρεποντος), и приводит в качестве иллюстрации довольно необычную историю, которую здесь подробно перескажем (с. 85 сл.). Как-то раз Михаил встретил на улице женщину, крестным сына которой он был. Женщина шла из бани с кувшином в руках. Отослав во дворец находившихся при нем синклитиков, он вместе с «мерзкой и отвратительной компанией» отправился за женщиной, к которой обратился со следующими словами: «Не робей, веди меня к себе в дом, хочется мне хлеба из отрубей и молодого сыра». Не дав опомниться удивленной и не готовой к приему женщине, он расстелил вместо тонкой скатерти еще мокрое после бани полотенце, открыв запоры, вытащил еду из скудных запасов хозяйки и стал угощаться вместе с нею и «был сам всем: царем, столоустроителем, поваром, пирующим (βασιλευς τραπεζουποιος, μαγειρος, δαιτυμων — 200.3) и в этом «подражал он Христу и Богу нашему». Всю эту историю автор рассматривает как проявление тщеславия и «нахальной дерзости» императора (так мы за неимением лучшего варианта передаем греческое αλαζονεια).[117]
Не подлежит сомнению, что описанная сцена разыгрывается в компании мимов (μιμοι και γελοιοι), в ее окружении царь находится постоянно (с. 104 и др.). Порождение языческой античности, мим, несмотря на гонения и проклятия со стороны христианской церкви, существовал во все века истории Византии, а возможно, ее и пережил.[118] В нашем распоряжении [252] имеются довольно авторитетные свидетельства о распространении мима и его роли в царствование отца Михаила, императора Феофила.[119]
Однако что за сцену разыгрывает император перед изумленной своей кумой? Можно думать, что Михаил дает некое представление в стиле мимической игры. К сожалению, нам почти ничего не известно о содержании мимических спектаклей того времени, тем не менее отдельные намеки, содержащиеся в тексте самого Продолжателя Феофана, наводят именно на это предположение. Мы уже цитировали слова Продолжателя Феофана, что царь в разыгранной им ситуации исполняет роль столоустроителя (τραπεζοποιος), повара (μαγειρος) и пирующего (δαιτυμων). Лучший же наш источник о мимических представлениях — Хорикий в речи в защиту мимов (VI в.) перечисляет следующие мимические персонажи: δεσποτην, οικετας, καπηλους, αλλαντοπωλας, οψοποιους, εστιατορα, δαιτυμονας, συμβολας, γραϕοντας, παιδαριον, ψελλιζομενον, νεανισκον ερωντα, ϑυμουμενον ετερον, αλλου τω ϑυμουμενω πραυοντα την οργην[120] (господа, рабы, торговцы (кабатчики?), колбасники, повара, устроитель пиров, пирующие, подписывающие долговые контракты, лепечущий ребенок, влюбленный юноша, другой — в гневе, третий — унимающий гневающегося). Нет сомнения: упомянутые персонажи — устойчивые типы мимических представлений. Из тринадцати упомянутых типов четыре так или иначе встречаются в приведенном нами отрывке Продолжателя Феофана. «Пирующий» (δαιτυμων) находит полное лексическое соответствие у Хорикия. «Повар» (μαγειρος у Продолжателя Феофана) назван у Хорикия οψοποιος, однако полная синонимия двух слов засвидетельствована тем же Хорикием.[121]Τραπεζοποιος («столоустроитель») у Продолжателя Феофана синонимичен εστιατως Хорикия.[122] И наконец, как можно понять из дальнейшего текста Продолжателя Феофана, женщина, встреченная царем Михаилом, — не кто иная как торговка (или «кабатчица» — καπηλις). Слово же это встречается (в мужском роде) на третьем месте в списке Хорикия. Нет сомнения, что стабильные мимические типы, авторитетно засвидетельствованные для VI в., продолжали существовать и в IX в, при этом знаменательно, что в списке Хорикия они встречаются «кучно», как будто заимствованы из одного сюжета. Итак, император не просто «дурачится», а делает это по какому-то мимическому сценарию.
116
Многие эпизоды, связанные с Михаилом, в четвертой и пятой книгах дублируются. Исходя из того, что все они восходят к *ОИ, мы, как правило, пересказываем их по тому тексту, в котором они изложены наиболее подробно.
117
У Генесия этой истории нет, довольно точно пересказывает ее Псевдо-Симеон (Ps-Sym. 660.17 sq.).
118
См.:
119
См.: PG 122, col. 1237. Анонимный автор рассказывает о том, как мимам во время представления в цирке удалось благодаря сочиненной ими и разыгранной сценке подвигнуть императора к восстановлению справедливости и наказанию виновного чиновника (см.:
121
На протяжении трех строк Хорикий называет повара один раз οψοποις другой — μαγειρος (Choricii Garael opera. P. 364).
122
См. в словаре Гесихия: Τραπεζοποιος —...ο της πασης περι τα συμπτοσια παρασκευης επιμελουμενος. Именно таково значение слова εστιατωρ в византийскую эпоху (Hesychii Alexandrini Lexicon / ed. M. Schmidt. Jenae, 1867, s. v. τραπεζοιος),