В действиях царя Продолжатель Феофана видит также и определенный богохульный смысл (он «подражал Христу и Богу нашему»). Издевательства мимов над Христом и христианскими догмами, обычные в первые [253] века нашей эры, еще долго продолжались после утверждения христианства в качестве господствующей религии.[123] Факт столь поздних насмешек мимов над христианством уникален, однако сведения наши для этого периода столь скудны, что сие обстоятельство не должно вызывать удивления; надо считаться, однако, и с тем, что Продолжатель Феофана мог усмотреть насмешку там, где ее на самом деле не было.[124]
Возможно, имеют значение, не до конца нам пока ясное, и другие детали из приведенного эпизода. Вероятно, не случайно, что встретившаяся царю женщина возвращается из бани, да к тому же с кувшином и мокрым полотенцем. Баня как учреждение в Восточно-римской империи — наследнице античности выполняла вполне почтенные функции, однако нам знакома ситуация лишь «верхнего культурного слоя»; не исключено, что в «низовом мире» бане была уготована прямо противоположная роль, тем более что отдельные намеки на это можно встретить и в византийской литературе,[125] а у славян баня определенно принадлежит «смеховому, кромешному миру».[126]
Перескажем близко к тексту следующий эпизод, на котором нам предстоит остановиться.[127] Пообещав рассказать, «как измывался Михаил над божественным, как выбрал патриарха из числа своих мерзких муже-баб, из них назначил одиннадцать митрополитов, как бы дополнив собой это число до двенадцати», Константин Багрянородный сообщает следующее. Михаил провозгласил патриархом некоего Грила[128], которого украсил [254] богатыми священническими одеждами. Одиннадцать человек он возвел в ранг митрополитов, а себя назначил архиепископом Колонии. Играя на кифарах, они совершали пародийные священнослужения. В драгоценные священные сосуды они помещали горчицу и перец и «с громким хохотом, срамными словами и отвратительным мерзким кривлянием передавали себе подобным».[129] Однажды вся эта компания вместе с восседавшим на осле Грилом повстречала на загородной дороге процессию, двигавшуюся с молитвословиями во главе с истинным патриархом Игнатием. Приблизившись, этот «сатиров хор» принялся под священную мелодию выкрикивать похабные слова и песни и «в гаме и сраме» дразнить патриарха, который со слезами на глазах молил прекратить поношение святынь и таинств. В другой раз царь пригласил мать сподобиться благословения от патриарха. На самом же деле Михаил усадил на трон все того же Грила, которому велел прикрыть голову. Не заметившая подлога императрица припала к ногам «патриарха», а тот «обратился к ней спиной и испускал из своего мерзкого нутра ослиные звуки».
Императорские забавы в этом случае гораздо менее невинны, чем в предыдущем эпизоде: Михаил не только пародирует литургию и христианскую обрядность (в частности, обряд святого причастия), но и само священное писание — двенадцать избранных митрополитов, конечно же, имитируют двенадцать апостолов.
«Столетия после утверждения христианства в качестве государственной религии, — пишет Г. Рейх, — и после того, как язычество было забыто, церковные соборы должны были запрещать мимам издеваться над обрядами христианской религии».[130] Как видим, издевательства эти продолжались и в IX в.
Наиболее интересная деталь из приведенного выше эпизода — назначение шутовского патриарха Грила (само имя Грил выбрано не случайно, оно обозначает в переводе с греческого «свинья»). По какому «стандарту» действует в данном случае император? Фигуры лжеепископов появлялись в византийских мимических представлениях и раньше. В частности, постоянно пародировавшийся обряд крещения требовал фигуры псевдосвященнослужителя. Такой псевдоепископ (ψευδεπισκοπος) — герой мима упоминается и в «Менологии царя Василия» (PG 117, 114).
123
См.:
124
Невозможное с нашей точки зрения предположение высказывает Р. Скотт, полагающий, что упомянутое «подражание Христу и Богу нашему» здесь не что иное как рудимент первоначальной, «положительной», версии этого эпизода, служившего прославлению Михаила (μιμησις Θεου — непременная деталь официального образа византийского императора) (см.:
125
О бане как обиталище демонов см.:
126
См.:
127
Эпизод содержится у Псевдо-Симеона (Ps.-Sym. 66.2 sq.), Генесия (Gen. 73),. в Четвертой книге Продолжателя Феофана (ThC 200.15 sq.) и у Константина Багрянородного (ThC 243.3 sq.). Этому последнему мы и следуем в пересказе. Ср. описание в «Житии Игнатия» (PG 105 col. 528), а также 16-й канон постановления Восьмого вселенского собора 869/870 гг. (Mansi. Conciliorum nova et amplissima collectio XVI. Beproduction, in Facsimile. Paris; Leipzig, 1902). Эпизод также передан у Скилицы, Зонары, Глики. Их сообщения, однако, носят «вторичный» характер и не представляют интереса для наших целей (см.:
128
В «Житии Игнатия» в этом контексте говорится о протоспафарии Феофиле. Любопытно, что Никита Пафлагонец характеризует этого Феофила «шутом и мимом» (PG 105.528).
129
У Продолжателя Феофана в этом случае говорится, что, наполнив священные сосуды перцем и горчицей, они передавали их «желающим вкусить» (с. 87). Деталь эта важна, поскольку прямо содержит намек на таинство святого причастия.