Рассуждая о Михаиле III, мы сознательно «забывали» о том, что речь, в сущности шла не о реальном императоре, а о литературном его изображении. По прошествии одиннадцати веков не так-то легко отличить действительные черты исторического героя от их художественной интерпретации. Хотя можно, основываясь на свидетельствах паралелльных источников, предположить, что «низменность» поведения до некоторой степени. действительно была свойственна этому императору, однако подчеркивание и концентрация «стихии низа» в его образе относится уже к области; литературной.
Какими бы ни были приемы изображения Василия I и его антипода-Михаила III, образы их обрисованы в пределах принципа Schwarz-weis-malerei («черно-белого изображения»), свойственного «классической» византийской литературе. Однако у Продолжателя Феофана можно обнаружить признаки и иных методов подхода к историческому герою, гораздо более необычных для византийских писателей.
В первой книге, посвященной Льву V, дважды появляется эпизодический герой Иоанн Эксавулий, и оба раза этот персонаж наделяете» одной аналогичной характеристикой: Эксавулий — «муж искусный в познании природы и нрава людского» (с. 11). Это свойство, дважды подчеркиваемое и, вероятно, весьма ценимое писателем, неотъемлемо и от его художественного метода.
«Познание природы и нрава», несомненно новое свойство византийской литературы, как это часто бывает, заметно проявляется в деталях и небольших эпизодах. В отличие от своих предшественников анонимный автор нередко фиксирует у своих героев, даже эпизодических, частное, моментальное, «акцидентное». Он замечает, например, как изменился в лице при дурном известии Вардан (с. 8), какую странную позу принял представший перед Феофилом придворный шут Дендрис (с. 43) и так далее. Нередко эти наблюдения касаются душевных движений и состояний персонажа. Мятежник Фома Славянин при дурном известии сначала взволновался и обеспокоился, но потом пришел в себя. Кесарь Варда обуреваем был жаждой царской власти, смирить которую разумом был не в состоянии. Узнав о мятеже, Михаил Рангаве «был потрясен душой, но умом не поколеблен». Не станем продолжать ссылки. Для воспитанного на античной, а тем более на новой литературе читателя они, по-видимому, не говорят ни о чем. Стоит, однако, вспомнить, что в предшествующей хронистике с ее крайне обобщенными и скудными эпитетами персонажей, искусственно прилагаемыми к ним соматопсихограммами, с однозначностью отношений качество-действие («полюбил, как красивую»!), ничего подобного не существовало. Удобней, однако, показать этот новый стиль изображения персонажей не на эпизодических [259] героях, а на главных, оставшихся пока вне поля нашего зрения: Льве V, Михаиле II и Феофиле.
Все три героя проходят у Продолжателя Феофана с безусловным знаком минус. Все трое — иконоборцы, враги истинной ортодоксии и потому по всем канонам византийского мышления должны быть заклеймлены, опозорены, прокляты. Все полагающиеся проклятия по их адресу произнесены. Однако структура этих образов едва ли сводится к простому поношению.
Ради логики изложения начнем с Михаила II. Михаил II Аморийский — наиболее «черный» из упомянутых персонажей. Уже в предыдущем разделе, посвященном Льву V, в котором появляется эпизодическая фигура Михаила, он попутно охарактеризован как «болтливый, с дерзким языком» (с. 19) и далее уже в начале второй книги «бесстрашным и кровожадным» (с. 22). Но более или менее развернутая характеристика Михаила Аморийского начинается дальше (с. 23 сл.). Воспитанный в ложном вероучении иудеев и афинган, он был предан своей ереси и, войдя в зрелый возраст, не мог избавиться от «невежества и грубости» (αμαϑια και αγροικια). К словесным наукам он питал совершеннейшее отвращение и, находясь на царском троне, отличался знанием и любовью к вещам, достойным разве что простого крестьянина. Два качества: невежество и грубость — с одной стороны, еретические заблуждения и проистекающее отсюда нечестие (ασεβεια) — с другой, ставятся между собой во взаимосвязь, становятся лейтмотивом образа и определяют все поведение героя. Михаил жестоко преследует всех оставшихся верными иконопочитанию, чудовищно надругается над верой, вместе с тем презирает эллинскую науку, а «божественной» пренебрегает настолько, что даже запрещает ей обучать из-за страха, что кто-нибудь «с быстрым взором и искусной речью» посрамит его в его невежестве, ведь Михаил «настолько был слаб в складывании письменных знаков и чтении слогов, что скорее можно было прочесть целую книгу, чем он медлительным умом разберет буквы собственного имени» (с. 25). Будучи свойственны ему изначально невежество и нечестие только возрастают со временем и постепенно достигают своего апогея. Декларировавший в начале правления веротерпимость Михаил решения своего в жизнь не провел, обрушил жестокие репрессии на христиан, заслужив от автора традиционное для императоров-еретиков определение: «зверь дикий» (ϑηη αγριος). В это время доходит Михаил до предела нечестия.