Ученые обычно склонны объяснять новое появление «историй», в том числе и историй «биографического типа», в Х в. оживлением заглохшей было античной традиции. Упомянутая только что статья Р. Дженкинза так и называется «Классическая основа писателей после Феофана». Для доказательства своего тезиса ученый обращается к испытанному приему — розыскам и конечному обнаружению конкретных образцов, на которые ориентировались и которым подражали авторы. Для того чтобы проиллюстрировать, насколько распространен этот прием в классической и византийской филологии, напомню, что поколения ученых разыскивали образцы для самого Плутарха, биографии которого, по мнению Р. Дженкинза, послужили основой для жизнеописаний Продолжателя Феофана. Бесполезность этих занятий прекрасно показал С. С. Аверинцев.[146] Нет таких образцов и у Продолжателя Феофана, хотя, без сомнения, и он подвергался значительному античному влиянию.
То, что происходит в сочинении Продолжателя Феофана (главным образом в первых четырех его книгах), — это зарождение новых художественных структур в традиционном жанре византийской хронистики, прежде всего в композиционной структуре и структуре образов. По сути дела это рождение «истории», так сказать, из чрева «хронистики».
Рождение одного жанра в недрах другого — явление хорошо известное в истории литературы, в историографии в частности. Напомним в этой связи замечательно меткое определение А. С. Пушкиным Н. М. Карамзина, [265] которого поэт назвал «первым нашим историком и последним летописцем». Этот же процесс происходил и в античности, где классическая историография родилась из древней логографии и анналистики.[147]
Историческое повествование Продолжателя Феофана, говорили мы, — не просто история, а своеобразная «“история" на пути к “биографии"». Процесс развития в историографии биографического принципа также вполне закономерен. В той же античности развитие шло от логографии и анналистики к монументальной, концептуальной истории, а от нее к исторической биографии, классиками которой стали Плутарх, Светоний и «Scriptores Historiae Augustae». Обращаясь и к вовсе близким нам примерам, вспомним, какой путь прошла послереволюционная историческая наука (во всяком случае, ее весьма значимая ветвь) от системосозидающих и «безгеройных» трудов ученых школы Покровского до пристального внимания и настойчивых попыток реконструировать личность исторических персонажей у историков наших дней. Не случайно мы переживаем сейчас расцвет жанра исторических биографий.
Чтобы по-настоящему оценить какой-либо процесс, в том числе и литературный, необходимо не только определить его истоки и проследить ход, но и взглянуть на него «с вершины», с точки зрения конечных результатов. В данном случае такой вершиной оказывается «Хронография» великого византийца XI в. Михаила Пселла, сочинение, в котором исторический материал уже фактически растворяется в биографиях и удивительной художественной силы характеристиках исторических персонажей, все повествование которого по сути дела не что иное, как усложненная характеристика героя.[148]
У Михаила Пселла находят максимальное выражение тенденции, отмеченные нами у Продолжателя Феофана.
Похожа ли византийская литература, во всяком случае, византийская историография, на продукт затянувшегося декаданса» на литературу без внутреннего движения и развития, с писателями, отличающимися друг от друга лишь мерой своей образованности?.. [266]
Я благодарю А. И. Зайцева, обсудившего со мной ряд спорных мест греческого текста, И. Шевченко (США), предоставившего в мое распоряжение подготовленный им к изданию текст оригинала и английский перевод «Жизнеописания Василия», П. Шрайнера (ФРГ), приславшего мне фотокопию рукописи шестой книги, и К. К. Акентьева, просмотревшего пассажи, касающиеся истории византийского искусства и литературы, Примечания к разделу о строительной деятельности Василия I (с. 306 и след.) написаны нами в соавторстве с безвременно ушедшей из жизни В. Д. Лихачевой.
Сочинение Продолжателя Феофана — весьма важный исторический источник. Безусловно, его сообщения — не свидетельства очевидца и даже не рассказы «из вторых рук». Сейчас даже предположить невозможно, какой путь прошли первоначальные заметки участников или свидетелей событий, пока не получили окончательной литературной фиксации у Продолжателя Феофана. Тем не менее историк обязан обходиться тем, что есть, а для очень многих событий IX — середины Х в. данные Продолжателя Феофана — единственные сохранившиеся до наших дней свидетельства. Создать полноценный исторический комментарий к издаваемому произведению — почти то же самое, что написать подробную политическую и культурную историю Византии за полтора столетия. Наша задача несравненно скромнее: объяснить современному читателю непонятное и специфичное для Византии, установить хронологию событий, сравнить данные Продолжателя Феофана со свидетельствами параллельных источников, привести самую основную литературу вопроса.
147
Не исключено, что это явление не ограничивается рамками европейского региона. О сходном в исламской историографии писал Б. Шпулер (