Мои родители были глубоко верующими в Бога. Однажды отец перед иконами на коленях стоял и плакал горькими слезами, просил у своих детей прощения. Говорил: «Простите меня, дети, что мы много, не жалея себя, работали. Я думал вас грамоте учить, чтобы вы не были тёмными людьми, и жилось бы вам легче, чем нам. Заставлял вас работать день и ночь, круглый год, чтобы жить в достатке. Те, кто не работал для себя, жил легко, — они разрушили нашу жизнь». И добавил: «Я уеду в Сыктывкар, найду жильё и заберу вас к себе».
Сельские жители паспортов не имели. У отца была справка наподобие свидетельства о рождении от сельского совета и квитанции от сдачи пушнины в заготпункт. В мае 1936 года отец уехал на пароходе в Сыктывкар. По этим справкам смог устроиться на работу сторожем в Максаковскую сплавконтору. Получил жильё в бараке. Назначили небольшую зарплату. Наша семья осенью 1937 года готовилась насовсем уехать к отцу в город. Начальство Максаковской сплавконторы обещало отцу принять на работу брата Алексея и сестру Настю. Мать хотела продать лошадь, чтобы были деньги на билеты, а корову забрать с собой. Но… судьба распорядилась по-своему.
По решению сельского совета косить сено единоличникам можно было на указанном участке только в кустах, где колхозники не косили. Брат Алексей и сестра Настя недалеко от колхозного сенокосного участка в кустах скосили один стог сена. Разрешения косить единоличникам мать в сельском совете не спрашивала. Сено забрали в колхоз. Корову и лошадь тоже забрали. В сельском совете посчитали, что у нас за 1936 год не уплачен налог госпоставки мяса, молока, масла, яиц.
Перед новым 1937 годом, я училась во втором классе, утром к нам на лошади приехал сосед и заявил, что мать вызывают в районную милицию. Расстояние до районного центра села Сторожевск — 27 км. Мать покормила грудью ребёнка, тепло оделась в овчинный тулуп, всех нас, плачущих детей, обняла, попрощалась, взяла с собой ребёнка и уехала. Я в школу не пошла. Вечером сосед обратно вернулся из райцентра, привёз ребёнка и сказал, что нашу мать посадили в тюрьму на два года за то, что скосили без разрешения.
Настя затопила маленькую печку и сварила для ребёнка кашу из ржаной муки. Накормила его и положила спать с собой на печке. Сразу определились, кому что делать, как нам жить без матери. Младшей сестре Маше (1930 года рождения, около 7 лет): каждый день с маленьким туеском (посуда из бересты) примерно одного литра вместимости ходить по домам, просить милостыню для ребёнка — молоко и кусок хлеба. Решили, чтобы я ходила в школу, не пропускала уроков. Настя и Анна будут работать в колхозе. Когда я буду приходить из школы домой, Маша пойдёт по домам просить милостыню. В доме Маша оставалась за няньку, когда я была в школе. В каком доме давали милостыню, мы записывали. Это делали для того, чтобы больше одного раза в неделю не заходить в каждый дом. Мы рассуждали так: если хозяева один раз в неделю дадут кусок хлеба и кружку молока, то они от этого не обеднеют. Если по очереди ходить по разным домам, так каждый день будет питание для ребёнка.
Мы помним всех тех соседей, которые нам помогали выжить в трудное время, давали милостыню. Они давно умерли. Мы помним их как наших спасителей. Когда нашу мать посадили в тюрьму, Саше не было ещё и года. Маленькая Маша ходила по домам, вставала на колени, крестилась и просила милостыню. Так Маша каждый день собирала молоко и куски хлеба для ребёнка. Когда он болел, Анна сидела дома, не ходила на работу в колхоз.
Брату Алексею в сельском совете дали разрешение охотиться в нашем же лесном участке, пушнину и дичь сдавать государству. Алексей стал постоянно находиться в лесу. Домой приходил редко — нас проведать и сдать добычу в заготпункт. Наш лесной участок находился далеко, за 40 километров от дома.
Сёстры Настя и Анна стали работать в колхозе на трудодни. Наша жизнь вроде бы стала налаживаться. Но осенью 1937 года из Сторожевского райисполкома в сельский совет пришло указание: молодёжь из кулацких и единоличных семей отправлять в Усть-Вымский район, посёлок Борган, на лесозаготовку на три года. Посёлок Борган находился на берегу реки Вычегды. Позже примерно в 1,5 километрах от бараков, где жили лесозаготовители, на трассе Москва — Воркута начали строить железнодорожный мост через Вычегду.
Так осенью 1937 года мы, четверо детей, остались в доме одни — без старших: отца, матери, сестры Анастасии Никодимовны, 1916 года рождения. Анне было 14 лет, мне 10 лет, Маше 8 лет, младшему Саше 1,5 года. Как нам жить? Мы сразу же начали думать по-взрослому. Около дома земли было мало. Мы стали сажать основную еду — картошку. Советом помогала родня по материнской линии, проживающая в деревне Лымва. От нас километров 50 будет. Осенью мы выкапывали около 100 вёдер картошки. До весны нам не хватало. Но оставленную на семена картошку не ели. Весной из лесу приезжал брат Алексей. Давали лошадь пахать огород, давали навоз от колхоза. Картошку сажали под плуг. Окучивали тоже под плуг, приезжал Алексей. В летнее время Алексей ловил рыбу, солил в бочках и по реке привозил нам. Отец так и остался в Сыктывкаре. Работал сторожем, получал небольшую зарплату. Постоянно делал деревянные лопаты, грабли, метёлки, детские санки, куда-то сдавал оптом. Так зарабатывал деньги на дешёвую ячневую или овсяную муку и посылал нам. Алексей сдавал государству в заготпункт пушнину, дичь и солёную рыбу бочками. Помимо пороха, патронов и дроби за это ему давали, соль, сахар, спички, пшено, муку. Нам было очень трудно жить без родителей.