Теперь, по прошествии многих и многих лет, мне ясно видится, какой это был вдохновенный художник! Сейчас его вспоминают редко, но мне кажется, что имя его не может быть забыто! До сих пор мою душу точит сознание, что я не выполнила своего долга, поглощенная своей работой, личной судьбой, я не смогла, да и, наверное, не смогу внятно рассказать о величине его таланта, о незаурядности его личности. Он успел сделать не так уж много, но все, что сделал, во что вложил свою большую душу,- было прекрасно. Я прочла отрывки из книги Нины Велиховой "Режиссерами рождаются" в журнале "Театр" за 1982 г; и убедилась, что она очень глубоко изучала его творчество, интуитивно верно почувствовала в нем чудо-человека, каким он и был.
"Он был,- пишет Нина Велихова,- фанатически преданный делу, увлеченный, влюбленный мастер, колдующий до потери сил возле своих живых полотен, вдохновляющий актеров на творческие открытия, он был их наставник, мучитель, воспитатель и диктатор; он поражал зрителя эмоциональной силой спектакля и неожиданностью легко воспринимать его трудные открытия.
Когда ему предложили поставить пьесу Дьяконова "Свадьба с приданым", он сказал: "Комедия проста, как мычание, но ничего, надо уметь доращивать, надо уметь сочинять",-и правда, он сочинил [...]
В спектакле был прекрасный художник Рындин, и в его оформлении Борис Иванович смог выразить свой постоянный мотив - жажду красоты бытия, острое чувство связи человека с природой и непосредственность самовыражения.
При жизни Борис Иванович познал как редкую любовь и преданность людей, так и холод, и полное непонимание, но он оставался верен самому себе. Во время гастролей Малого театра в Париже известный критик газеты "Фигаро" Жан-Жак Готье недаром написал о его спектакле "Власть тьмы": "Здесь все, что составляет гений нации".
Недаром и Велихова тоже говорит об этом спектакле: "Власть тьмы" открыла в нем неожиданную для него силу нравственного критерия, и этот спектакль стал для него самого спектаклем-исповедью".
Для меня этот спектакль был роковым, но от этого ни одна из красок этого чудо - спектакля не затуманилась и не померкла. Я благословляю все то лучшее, что было в нем и что было им сотворено. Любимый мною композитор Борис Мокроусов так написал Борису Ивановичу Равенских:
"Дорогой Борис! Огромный человечище нашего времени, искатель сцены, мятущийся художник, каких я мало видел на своем веку. Кланяюсь тебе в ноги, твоему исключительному таланту. Ты можешь ошеломить всех, я верю в твою сногсшибательность. Я угадываю все твои сокровенные страдания сразу. Без этого нет искусства. Ты мой злой гений. Я люблю тебя. После Мейерхольда ты лучший из всех. Да будет над нами свет. Да будет над нами творчество.
Слава тебе!
Р. S. Прости меня, мой милый, за любовь к тебе.
Мокроусов."5
Прости меня, мой милый, за любовь к тебе!
P.S.
Я думаю, то, что живет в душе человека, так или иначе возникает в жизни. Много лет я знала, что где-то, точно на другой планете, живут самые дорогие и близкие для Бориса Ивановича люди - его жена и дети.. Его жена актриса Малого театра Галина Кирюшина, прекрасно играла Царицу Ирину в спектакле Б.И. Равенских "Царь Федор Иоаннович", где Иннокентий Смоктуновский, как всегда, блистательно играл Царя Федора. Подрастали дочери Бориса Ивановича - Шурочка и Галя. Потом они осиротели, и я потеряла их из виду...
Весной прошлого года раздался телефонный звонок с предложением записать на радио очень хорошую роль - роль актрисы, которая сама добровольно уходит со сцены навсегда. Я согласилась. В конце разговора молодой женский голос назвал себя - Шура Равенских.
Придя на запись, я увидела дочь Бориса Ивановича... Сквозь ее черты проступил Его лик, Его глаза, Его улыбка...
Как это было странно, печально, прекрасно, неожиданно...
Шурочка подарила мне двухтомник об отце с доброй надписью:
"Вере Кузьминичне
в память обо всем...
С пожеланием добра и благодарностью
от дочерей Бориса Равенских
Шуры и Гали
2 апреля 1999г "
Как же оказались мне дороги эти слова...
Значит они знали, сколько я значила в жизни их отца, сколько значил он для меня...
Воистину, все прекрасное не проходит бесследно...
ТЕАТРАЛЬНЫЕ БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
После спектакля "Свадьба с приданым" актерская жизнь моя вошла в спокойное русло. Я почти каждый сезон играла новую премьеру, но все это были не этапные роли, а как бы слабые перепевы прежних - милые девушки с песенками, незамысловатые, простые характеры. Я уже стала думать, что на большее не способна.
В 1952 году состоялась моя первая творческая встреча с Валентином Николаевичем Плучеком, который тогда еще не был нашим главным режиссером. Он вместе с Николаем Васильевичем Петровым приступил к постановке китайской классической пьесы Ван-Ши-Фу (в переводе Андрея Глобы) "Пролитая чаша".
Мне была поручена роль китайской принцессы Ин-Ин (что в переводе означает Иволга). Это как бы образ китайской Джульетты. Пьеса в стихах о романтической любви китайской принцессы и бедного студента, которая кончалась бегством двух влюбленных.
Здесь я впервые столкнулась с совсем другим режиссером, с совсем другими требованиями, с другой культурой, с другой манерой общения.
Мне кажется, что в этой первой работе я не была для Валентина Николаевича той притягательной актрисой, которая зажигала бы его воображение. Но я была музыкальна, имела небольшой, прозрачный по звуку голос, и была очень старательна. Моя лирико-драматическая роль мне нравилась, так как она выпадала из того ряда ролей, к которому я невольно привыкла. Нравилось и прекрасное имя девушки - Ин-Ин.
В процессе работы мы начали наши разговоры о пьесе, о китайской культуре, о китайской живописи. Для меня отправной точкой стала именно живопись. Мне нравились китайские гравюры, грациозные, нежно изгибающиеся легкие фигурки женщин в причудливых нарядах. Изысканные позы, кукольность накрашенных лиц с нежным овалом, с опущенными стрельчатыми ресницами, с тоненькими черными бровями и диковинными прическами. В руках веер, на крошечных ногах замысловатые туфельки, редкой красоты кимоно.
Валентин Николаевич Плучек был очень увлечен этой пьесой, сам прекрасно читал нам стихи, показывал легкую походку наших женственных героинь, их грациозные позы. Учил произносить наши монологи и старался приучить нас к опоэтизированию чувств, к романтической приподнятости, что и требовалось для этой романтической пьесы, которая была больше похожа на сказку.
Оформлял спектакль Сергей Юткевич - знаменитый кинорежиссер, который был еще и превосходным театральным художником. В оформлении спектакля сказалась его театральная культура, его знание китайского искусства.
Сцена представляла собой овал, затянутый светлым полотном, принимавшим тот или другой цвет или оттенок в зависимости от освещения. Посредине сцены помещался еще один овал двухметровой высоты, с китайским орнаментом, а в середине этого овала (или, как выражались наши рабочие сцены,- барабана) располагались две створчатые дверцы, освещенные изнутри. Все сооружение напоминало бумажный фонарик. Дверцы раскрывались и две фигурки - я и моя служанка Ху-Нян, лукавая и заразительно веселая, которую великолепно играла Ольга Аросева, высвечивались в этих легких дверцах и напоминали китайских куколок.
Музыка, написанная композитором Корчмаревым, была нежной, чистой, чуть-чуть стилизованной под китайскую. Я очень любила свои песни из этого спектакля - нежные, прозрачные, печальные, словно акварельные. Когда я их пела, я чувствовала себя бестелесной, беззащитной, прекрасной бабочкой или куколкой с нежным трепетным сердцем.
Потом, на встречах со зрителями я иногда исполняла эти песни.
Спектакль понравился публике своей необычностью, однако, я все же думаю, что его хрустальная красивость оставляла зрителя немножко холодным, хотя мы на сцене заливались слезами.
Спустя три года, в 1955 году, Валентин Николаевич Плучек уже без Николая Васильевича Петрова поставил "Клопа" Маяковского. Спектакль имел огромный успех и Валентин Николаевич занял по праву лидирующее положение и в нашем театре, и среди режиссеров Москвы. Все три спектакля Маяковского "Баня", "Клоп", "Мистерия-буфф" - были сплавом поэзии и сатиры, лирики и драмы. В работе над этими пьесами вырабатывался новый театр с новым репертуаром, и я, со своими второстепенными для театра спектаклями, отошла на второй план. Я грустила, но считала это справедливым.