Выбрать главу

По-моему, это очень верно. Мы тянемся к тому, что нам видится. Мне моя героиня видится переполненной желанием царить, нравиться, быть первой, быть законодательницей мод, чтобы ее салон был заманчив для мужчин, но вполне благопристоен по виду. И тут на репетиции вдруг какая-то внутренняя осечка... У одного из наших актеров, играющих эпизодическую роль, в последние дни появилось пенсне. Пенсне, конечно, репетиционное, плохое, еле держится на носу.

Но вот наш режиссер - Андрей Миронов - из зала предлагает мне: "Вера, наденьте пенсне..." Я пробую, на носу ничего не держится и в это время быстро, мучительно думаю о роли. В пенсне я чувствую себя гувернанткой. Однако ведь моя героиня не только стареющая ханжа, она также и стареющая провинциальная львица.

Поэтому предлагаю ему лорнет, висящий на шнурке. Лорнет придаст мне столичную светскость, да и те моменты, когда я одариваю кого-то из мужчин своим вниманием, с лорнетом можно сделать шикарнее, многозначительнее... что-то обещающее будет в продолжительном взгляде.

И все же я чувствую все ту же неуверенность, все так же ощупью иду к роли, то ученически выполняю то, что требует режиссер, то робко пробую свое, то так, то эдак... И это все с ролью в три маленькие странички! А что же бывает, когда роль большая! Конечно, когда-то наступает момент, и все мелочи и неувязки роли вдруг исчезают, все, что беспокоило режиссера и меня (или кого-то из нас) - куда-то уходит, испаряется. И вот я одна с ролью, которую несу на генеральной репетиции приемочной комиссии и пока узкому кругу зрителей.

На обсуждении нас, безусловно, критикуют, дают поправки, бывают разгромы и нешуточные. Но вот все доработано, увязано, все расставлено по местам и... в один замечательный день, вернее, вечер на афише загорится слово "премьера".

Остается совсем немного времени до начала спектакля. Это святые минуты... Целый день я не могу дождаться этих минут, меня нет дома, нет на улице, нет с моими близкими, я только жду, когда, наконец, я окажусь в своей грим-уборной, где около зеркала разложены любимые мною мелочи, лежит букетик цветов, кем-то бережно и любовно принесенный, висят мои божественные платья.

Наступает минута, когда я в зеркале снова становлюсь не совсем собой, а уже той, другой, а по радио слышу рокот незатихающего зрительного зала... А потом все затихает, и наступает моя настоящая жизнь-Спектакль!

ДРАМАТИЧЕСКИЙ ГОД

...Но и в театре и в жизни зияют места,

Их уже не займет никогда и никто.

Р.Рождественский

ЧАСТЬ I ГОРЕЧЬ ПОТЕРЬ

Летом 1987 года наш театр поехал на гастроли в Вильнюс, а затем в Ригу. Гастроли в Вильнюсе прошли вполне благополучно. Переехали в Ригу. Я должна была приехать на неделю позже.

На перроне в Риге я издали заметила встречавшего меня мужа. Лицо у него было какое-то странное, вид подавленный, Я сразу испугалась, почувствовав неладное. Произошел такой разговор:

- Ты знаешь, что умер Папанов?

- Что?!! - вопрос, крик, стон.

- Да, вчера отменили спектакль. Он должен был прилететь, ждали до критического момента, потом объявили о замене.

Как же это произошло? Папанов снимался в Москве в кино и поэтому должен был прилететь к самому спектаклю. Человек он был безукоризненно аккуратный по отношению к работе, и все были спокойны.

В Москве он был один, так как его жена - наша актриса Надя Каратаева была с нами на гастролях. Вероятно, накануне отъезда, вернувшись со съемок в свою квартиру, он пошел в душ, едва успел намылить голову - и смерть настигла его. Двое суток под струёй холодной воды сидел он, мертвый, в ванной, одной рукой держась за край. Так и нашли его родные, когда вскрыли квартиру после звонка из Риги, поняв, что произошло что-то трагическое.

Это известие потрясло весь наш коллектив. Прямо с вокзала я приехала в театр на траурный митинг в помещении оперного театра Риги. Застывшие, оцепенелые от ужаса и горя, молча сидели мы в зрительном зале. В.Н. Плучек, плача и сдерживая слезы, открыл траурный митинг. Он сказал, что умер великий русский артист. Рассказал о его ролях, о его отдаче своей профессии.... Сказала несколько слов и я. Говорила я коротко, но передо мной прошла вся его жизнь в театре, весь его путь от нашего актерского общежития, где мы вместе жили тридцать лет назад, до самого последнего его творческого акта: его первого режиссерского дебюта - постановки пьесы Горького "Последние", где я работала вместе с ним над ролью госпожи Соколовой.

Папанов, каким я его знала, был натурой для меня не разгаданной, человеком неожиданных решений и свершений. И его актерский путь был полон блестящих неожиданностей. Так, незадолго до кончины он вдруг упорно начал высказывать руководству свое желание поставить пьесу Горького "Последние". Начинаются репетиции, которые вдруг открывают нам неожиданного Папанова. На наших репетициях он оказался поразительно добрым, терпеливым, ранимым, по-отечески опекающим абсолютно каждого участника будущего спектакля. Демократичный, не боящийся потерять свой авторитет, собранный, эмоционально заряженный только добром, только нежностью и верой в каждого артиста, с которым он работал. Когда мы, смеясь и удивляясь, спрашивали его: "Толя, откуда у тебя такая любовь, такая нежность к нам, такое терпение?", он отвечал: "Я так натерпелся! Я так хорошо знаю, что такое зависимость актера на своей шкуре. Я вас жалею, я вас люблю... Я считаю, что артиста надо любить, надо жалеть, понимать, помогать ему..."

Часто рано утром раздавался телефонный звонок: "Вера, ты можешь прийти на час-полтора позже? Я задержусь на другой сцене".

Я говорила "спасибо" и поражалась его деликатности, от которой мы уже отвыкли. Это случалось часто, ведь у меня роль очень небольшая, и он понимал, что я буду зря сидеть в ожидании своего выхода. Он дорожил моим временем, он дорожил временем каждого артиста. Говорил правду о том, как мы репетируем. Но как говорил! Однажды был прогон, который прошел плохо. Он был очень огорчен, чуть не до слез: "Ребята, прогон прошел плохо... очень плохо! - Потом большая пауза, он проглотил горе от нашего бездарного показа.- Но вы не огорчайтесь, не бойтесь! Сделано так много, у всех уже есть закваска, есть задел! Все будет нормально, мы уже заряжены Горьким!"

И потом каждому была сказана правда, жестокая, горькая, но согретая верой, терпением, соучастием.

...Ошеломленные внезапной смертью Анатолия Дмитриевича Папанова и притихшие, мы продолжали наши гастроли. Из репертуара выпала целая обойма серьезных спектаклей. Я почти каждый день играла "Восемнадцатый верблюд" и из-за этого не смогла поехать на похороны Анатолия Дмитриевича. Растерянные, мы не смогли даже настоять на том, чтобы в день похорон отменили спектакли, и только четыре человека полетели в Москву на похороны.

От растерянности нашего руководства в Москве не смогли освободить зрительный зал и сцену от ремонтных работ, и Анатолий Папанов, отдавший 40 лет жизни нашему театру, был похоронен не так, как подобает человеку такой подвижнической актерской жизни. Гроб с его телом стоял в маленьком фойе театра, а от площади Пушкина шли тысячи москвичей, чтобы проститься с любимым артистом.

Гастроли в Риге продолжались. Я из наших ежедневно видела только четырех человек, занятых со мною в спектакле. И так было со всеми участниками гастролей, то есть коллектив как бы распался по спектаклям.

Четырнадцатого августа, вернувшись со спектакля, мы с мужем сидели в своем номере. Раздался стук, мы открыли, вошел Спартак Мишулин. Опечаленный, серьезный, он вдруг сказал нам:

- А вы знаете, что Андрея увезли в реанимацию?

- Как?!

В последнем акте "Женитьбы Фигаро", почти перед самым концом, когда Граф спрашивает, в какую беседку ушла Графиня: "Вон в ту?" - "Вон в эту..." - отвечает Фигаро. Андрей - Фигаро вдруг пошел в другую сторону, молча, повернувшись спиной к зрительному залу, ухватился за беседку, минуту, постояв, зашатался. Александр Ширвиндт - Граф, интуитивно почувствовав страшное, бросился к нему, подхватив его на руки. Кто-то крикнул громко "Занавес!" Дали занавес. Андрея положили в костюме Фигаро на два стола. Таня Егорова - подруга юности Андрея,- увидев, что голова его поникла, не помещаясь на столе, подошла, взяла его голову в свои руки Он поднял на нее свои голубые глаза и несколько раз повторил: "Голова... очень болит голова..."