Но немного истории. Однажды, в 1986 году, вернувшись из Щелыково, я узнала, что в Кинешме из спектакля "Без вины виноватые" ушла актриса, игравшая роль Кручининой, и Юрий Резниченко, главный режиссер театра хотел бы предложить эту роль мне...
Господи, какая буря поднялась в душе! Кручинина! Ну какая актриса не содрогнется от страха и безумного желания сыграть эту роль! В Кинешме городе, тесно связанном с жизнью и творчеством Островского! И сразу же хотелось крикнуть: "Ну, конечно, согласна!" И тайный голос мне шепчет: "Соглашайся, Вера! Это твой последний шанс. Ведь в театре сатиры никогда не пойдет эта пьеса, тебе уже много лет и вряд ли будет когда-нибудь возможность прожить на сцене эту судьбу".
Беру пьесу, читаю, переписываю роль, и начинает вырисовываться то, что манит бесконечно, но может разбиться о реальность. Главная реальность - это моя возможная несостоятельность в этой роли (и тогда бессмысленны все усилия: выучить, сыграть, ездить туда-сюда, проводя бессонные ночи в поезде). Вторая реальность - мой возраст. Уже поздно мне быть Отрадиной! Третья реальность - сам спектакль и партнеры, которые могут оказаться совсем не такими, какими видятся мне при прочтении пьесы. Я могу быть плоха, но ведь и они могут быть плохи. Тогда зачем? Если это не искусство, тогда зачем эти нервы, муки? Ведь сил-то уже мало...
И все-таки я - актриса... Я не должна, я не имею права отказываться от таких подарков судьбы. Если бы это удалось, я, наверное, была бы согласна преодолеть и вдовое большее расстояние! лишь бы сыграть эту женщину, этот характер - бесконечно русский, глубокий, страдающий и прекрасный.
Запомнилось наше первое маленькое разногласие, которое заострило мысль и уточнило внутреннее желание.
Резниченко сказал, что сейчас, в наш жестокий рациональный век материнская любовь - это огромное внутренне богатство и надо вернуть зрителям прекрасные чувства. А на мой взгляд, главное в этой роли то, что она - Кручинина - актриса, и ее страдания, ее любовь питают ее творчество, дают ему силу и нравственную основу. Короче говоря, он видел в Кручининой прежде всего мать, а я - актрису.
Вскоре я даже съездила в Кинешму и познакомилась с участниками спектакля, с его оформлением...
Долго и мучительно думала я, как мне быть и что делать дальше. Прикидывала все "за" и "против". Очень хотелось сыграть Кручинину. Я так ничего и не решила. Но жизнь внесла свои поправки: Юрий Яковлевич Резниченко скоро ушел из театра, спектакль был снят, и вопрос отпал сам собой... Так тогда и не сыграла я Кручинину...
Когда-то я видела Аллу Тарасову в этой роли и, конечно, учитывая мою детскую влюбленность в нее, она мне казалась идеальной. Но сейчас пришло другое время. Сценический язык изменился. То, что раньше потрясало, сейчас не воспринимается совсем. Борис Наумович Голубицкий, главный режиссер Орловского театра, в разговоре о Кручининой подкупил меня и увлек тем, что мы расскажем современным театральным языком об актрисе, прежде всего, это очень совпадало с моим пониманием роли.. Правда, у этой актрисы трагическая женская судьба, но мы не хотели усиливать драматизм, который был бы задан в роли. Нам хотелось показать характер благородный, не кричащий о своем горе, удивительно скромный, достойный, с большой тайной в душе. Я часто вспоминала портрет Ермоловой Серова. Как величественна, как скромна и как таинственна там эта великая актриса. Мне моя Кручинина чудилась в какой-то степени такой. Я ее воспринимала как идеал женщины-актрисы, отсюда все, что я не люблю в человеке - бестактность, показное поведение, истеричность, самолюбование - все это отсутствовало в моей роли. Мы, конечно, из-за моего возраста не играли 1-го акта, несколько фраз из этого акта показывали на то, что все в Кручининой живо, как будто произошло вчера - те трагические события, которые перевернули ее жизнь. Спектакль оформил тот же Андрей Сергеев, который оформил и "Воительницу" в Москве и Орле. Замечательная музыка Альфреда Шнитке насытила спектакль эмоционально и приподняла духовную планку этого спектакля.
Я очень люблю начало нашего спектакля. По краю сцены на полу мерцают керосиновые лампы, точно те самые лампы, что когда-то освещали провинциальные сцены в далеком прошлом. Обветшалые сероватые стены и полузавядшие цветы в корзинах и букетах, на полу и около стен, это подношения зрителей любимой актрисе.
На сцене полутемно, мерцают свечи, и в тонком луче света появляюсь я точно из далекого прошлого. Я пришла в свой город, где провела свою юность, где полюбила, где была обманута, где потеряла сына. Я стою одна и с болью смотрю на свой город, на свое прошлое. У меня замечательное платье - синее, бархатное, скромное, стройное и чудесная маленькая шляпка с тонкой вуалеткой, чуть-чуть похожая на "Незнакомку" Крамского. Так нам хотелось с художницей по костюму. Хотелось впечатления девичьей хрупкости, тонкого вкуса, ничего лишнего - силуэт конца ХIХ века, очень женственный и строгий. У меня остался эскиз этого костюма, и я всегда любуюсь им и внутренне тянусь к этой идеальной и в чем-то таинственной женщине. Мне всегда казалось, что название "Без вины виноватые" не полностью относится к Кручининой. Я ведь думаю, что она всю жизнь мучается своей виной и вина эта гонит ее по жизни, неприкаянную, одинокую, не находящую себе места, своего гнезда. Ведь при ее красоте и славе она могла бы встретить и новую любовь, и новые радости. А Кручинина предельно одинока и только на сцене ее душа раскрывается. Недаром Дудукин говорит ей: "А как Вы вчера играли!". Мне хотелось в этой роли, чтобы за мягкостью, скромностью поведения и неактерской затаенности чувств все время ощущалось, а иногда и прорывалось очень трагическое, нервное, неустойчивое состояние неприкаянной души. Вот Дудукин в первой сцене рассказывает о Незнамове, о его трудной беспризорной жизни, и я, слушая его, уношусь мыслями в невозможное, я почти не слушаю и только задумчиво, даже мечтательно спрашиваю (в мыслях, как в сказке, "вдруг это он, мой Гриша").
"А много ли ему лет?".
"Лет 20".
"Не меньше?".
"Никак не меньше...".
И Дудукин чувствует, что со мной происходит что-то тайное, спрашивает обеспокоенно: "А почему Вы об этом спрашиваете?". И я отвечаю, старательно скрывая свое некоторое безумие, свою тайну, стараясь говорить обыденным тоном. Но эта секунда настораживает зрителя, он чувствует, что со мной что-то происходит необъяснимое. Такие секунды рассыпаны по спектаклю, и мне кажется, что зритель верит, что не все раскрывается на сцене, не все играется ясно, многое чувствуется за кадром. Есть такое выражение "возвышенная стыдливость страдания", и мне очень хочется, чтобы моя Кручинина вызывала сочувствие и интерес к себе, не демонстрируя всего, что происходит в душе. Ведь в жизни для нас более притягательны люди, которые не демонстрируют свое горе, свой внутренний мир, а даже как бы скрывают его от посторонних глаз.
Впоследствии я видела в театре им.Вахтангова спектакль "Без вины виноватые" в постановке Петра Фоменко, который пользуется огромным успехом у зрителей, Юлию Борисову в роли Кручининой и узнавала в ней в ее решении близость нашего подхода к роли.
В орловском спектакле большое внимание уделяется теме актерской братии - с ее нищетой, с ее служением театру, с ее интригами и в то же время божественному поклонению таланту.
А для меня очень важна последняя сцена с Незнамовым не только потому, что я обретаю сына, а и потому, что я, стоя перед ним на коленях, молю о прощении. Да, я не произношу этих слов, но всей душой я благодарю Бога, судьбу, прижимая к своей груди дрожащего от сдерживаемых слез Незнамова, благодарю за незаслуженно свалившееся счастье. Ведь, играя Кручинину, я живу ею и поэтому не могу избавиться от собственной души от своего понимания своей вины перед ним, а через свою вину я взываю к тем матерям, которые могут бросить своих детей, оправдывая себя, что им невыносимо трудно жить. Сейчас такая страшная жизнь, может быть потому, что слишком много темной негативной информации, но охватывает ужас при виде брошенных, никому ненужных детей, когда их показывают по телевизору или читаешь об этом в газетах.