– Почему на беду, так уж плох оказался?
– Нет, даже слишком хорош, только вот никак не пойму, любит ли он меня, – как бы в шутку сказала Скарлетт.
– Дайте руку, мэм, посмотрю, что вас ждет, – огорчилась за нее гадалка. – Болезнь была, горе было, большое горе, много испытаний будет еще. Богатство, деньги – все будет, будет и другая любовь у вас, но его не забудете, мэм, никогда.
– А он? Он меня не забудет? – нетерпеливо спрашивала Скарлетт.
Джинси очень хотелось бы ее обнадежить, но утешительные придумки на этот раз не годились, слишком важна была бедняжке правда.
– Его руку смотреть надо, мэм, так не скажу.
– Спасибо, Джинси, и на этом.
– Да не слушай ты ее, что она знает? – вступилась миссис Тарлтон и увела Скарлетт на террасу. – Вот возьми хоть меня. Я тебя недолюбливала в юности, а теперь вижу – лучшей невестки было не сыскать. По характеру ты на меня больше похожа, чем на свою мать. Эх, были бы живы мои ребята, как они тебя любили!
– Я их тоже любила, как родных братьев.
И Скарлетт неожиданно для себя рассказала ей про Ретта то, чего не могла сказать даже Мамушке.
– Ах, милая мисс Беатриса, как глупо я поступала, как проглядела свою любовь. С каким удовольствием я бы сейчас носила его ребенка, но он не хочет больше детей. Двоих мы уже потеряли, с ними ушла и наша любовь. Слишком больно было ему.
– Не горюй, в жизни всякое бывает, все еще наладится. Мужчина, он ведь как конь норовистый, иногда и хлыстом не мешает пройтись, чтобы поставить на место, но и сахару тоже жалеть не надо. Глядишь любовь и вернется.
Перед Скарлетт замаячил тоненький лучик надежды, что так оно и будет. Она улыбнулась, и миссис Тарлтон поняла, что пришло время расспросить о Мелани.
– Тоже все из-за детей. Нельзя ей было иметь второго ребенка, а она очень хотела, из-за этого и умерла.
– Я всегда говорила, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, в породе толк знаю, – с сожалением произнесла Беатриса. – Уилксы – лошади не для трудной дороги. Им нужны жены покрепче.
– Что ж мы всё обо мне, вы – то как? – спохватилась Скарлетт.
– Да что мы, видать, внуков с Джимом не дождемся, девочки мои стареют, замуж выходить не за кого.
– Пусть приезжают ко мне на Рождество, все-таки, в Атланте больше возможностей, – предложила О’Хара. – Может кто-нибудь из них останется у меня жить? Ведь я там совсем одна, чужая всем. Только Мелани любила меня и была вместо сестры. Из уважения к ней терпели и меня.
– Почему так, Скарлетт?
– Здесь ведь тоже девочки ко мне симпатии не испытывали.
– Здесь-то, понятно, всех кавалеров уведешь, бывало, кто ж тебя любить будет? А там что, тоже кавалеры?
– Хуже, деньги там. Работаю как мужчина, езжу одна по городу, даже в таком состоянии, когда настоящие леди из дома не выходят. С янки общаюсь, все делаю не так, как все. Жалею, что лесопилки пришлось продать, муж настоял. Но лавку не продам – это наследство Эллы от Фрэнка. Я не могу допустить, чтобы мои дети голодали, как мы после войны, буду работать даже, если муж бросит меня.
– Таких не бросают, – уверенно заявила миссис Тарлтон. – Насчет работы я тебе вот что скажу: наплюй на разговоры. Если есть хочешь, надо работать. Я тоже везде беременная ездила. Конечно, здесь не город. По правде сказать, так в женщинах для дела бывает больше толку, чем в ином джентльмене. Да и с другой стороны, как бы я перенесла смерть сыновей, не будь у меня этого загончика? Придешь сюда, посмотришь на жеребчика, и все беды забываются. Так что, девочка моя, помнишь, как говорила бабушка Фонтейн, неси свою ношу, а будет невмоготу – приезжай к нам сил набираться.
– Спасибо вам за поддержку, – растрогалась опять до слез Скарлетт.
На повороте, где когда-то она встречала отца, ее ждал Уэйд.
– Что так долго, мама? Я волновался, – заговорил мальчик, тревожно вглядываясь в её лицо красивыми, темно-карими глазами.
Столько беспокойства было в этих не по-детски серьезных глазах, что в душе ее шевельнулось теплое чувство к сыну, сначала робко, потом сильнее, стало расти, шириться, согревая объятую холодом душу.
– А ведь есть на свете родной мне человечек, которому нужна моя любовь, – подивилась Скарлетт.
Она обняла его за худенькие плечики, не замечая, что слезы текут по ее щекам, слезы сожаления, что она никогда не умела ценить любовь близких ей людей.
С этого дня она стала много времени проводить с сыном: вместе они помогали Уиллу по хозяйству, гуляли по усадьбе, уходили за поворот, сидели на берегу реки. Вечерами было прохладно, Уэйд укутывал мать шалью, наслаждаясь её обществом. И никто из них не вспоминал тяжелые годы войны, когда икающий малыш, вцепившийся в юбку матери, раздражал ее.