А годам к двенадцати уже не только сама Соледад, но и никто из окружающих не сомневался в правильности выбранного ею пути. «У девочки талант. Думаю, ее ждет настоящая слава», — сказала сеньора Павон зардевшейся от гордости за дочь Габриэле.
Надо отдать должное Соледад: признание способностей ничуть не остудило ее пыл. Прошло еще два года, и Росарио Павон поняла: девочке уже не хватает того, что она может получить от нее. Рассказав о талантливой ученице своим коллегам в Малаге, Росарио начала готовить ее отъезд. И теперь, когда о поездке в Андалусию заговорила уже не Соледад, а сама сеньора Павон, Густаво и Габриэла противиться не стали, тем более что в свои четырнадцать лет Соледад была вполне самостоятельным человеком.
Она унаследовала красоту матери: у обеих были черные гривы одинаково непослушных вьющихся волос, тонкие черты лица и огромные темные глаза — золотисто-карие у Габриэлы и почти черные у Соледад. Соледад была немного выше матери. Когда девушка шла по улице — тоненькая, серьезная, с гордо поднятой головой, — то казалось, что она двигается под какую-то слышную лишь ей одной музыку. Ее грация зачаровывала, и многие оборачивались ей вслед. Впрочем, тогда это ее не интересовало. Ее вообще не интересовали обычные люди. Только такие же, как она сама, — увлеченные, одержимые творчеством… Разве можно жить по-другому, просто изо дня в день ходить в школу, потом на работу, готовить еду, покупать вещи, встречаться с друзьями?.. И это все?! Предложи ей кто-нибудь такое — она сочла бы это самым страшным наказанием…
Соледад прожила в Малаге год, с удовольствием забросив учебу в школе и занимаясь только танцем. На каникулы она вернулась в Валенсию, но тут же начала собираться в Мадрид, куда ее уже приглашали работать.
Густаво не скрывал своего недовольства.
— Я вполне современный человек, — говорил он жене, — но это не дело. Пятнадцатилетняя девушка — одна в столице. Да это может кончиться черт-те чем! Нет, я категорически против. Пусть подождет еще хоть пару лет.
— Густаво, очнись, — Габриэла покачала головой, хотя в душе была полностью согласна с мужем, — она не станет ждать. И спрашивать нас не станет. Просто возьмет и уедет. Она совсем взрослая.
Так оно и было. Вопрос, отпустят ее или нет, уже не стоял перед Соледад. Она давно не шестилетняя крошка, которую можно напугать мрачной перспективой закрытой школы при монастыре. Она готовилась к отъезду, собирала вещи, прощалась с друзьями и любимыми улочками родной Валенсии. Судьба давала ей отличный шанс, и она собиралась им воспользоваться.
— Не волнуйтесь, — утешала она родителей перед отъездом. — Я не пропаду, и со мной ничего не случится. Все будет в порядке, и я буду вам часто-часто звонить…
И, расцеловав на прощание родителей, братьев и всех собравшихся проводить ее родственников, Соледад умчалась в Мадрид. Навстречу жизни, славе, любви.
…Когда Люсия вернулась домой и нажала горящую кнопку автоответчика, он заговорил по-английски: «Между прочим, неплохо бы поздравить папу с днем рождения. Думаю, ему будет приятно».
Не узнать этот ехидный голос было нельзя. Звонил, конечно же, маленький негодяй Дэннис. Хотя, может быть, Брэндон? В жизни Люсия довольно легко различала своих сводных братьев-близнецов, но по телефону их голоса звучали совершенно одинаково, с одними и теми же интонациями. И два рыжеволосых чертенка часто бессовестно этим пользовались.
Но сейчас ехидство было справедливо: из-за предстоящей поездки в Израиль она совсем забыла о папином дне рождения. Люсия взглянула на настенный календарь — точно, сегодня двадцать шестое марта. Она стала быстро набирать лондонский номер Филиппа. К телефону подошла Эйприл.
— Привет, Эйприл, это Люсия. Как дела?
— О, Люсия, наконец-то. Спасибо, все хорошо. — Мачеха была искренне рада ее звонку.
— А где Филипп?
— Сейчас позову. Он уже несколько раз спрашивал, не звонила ли ты.
— Здравствуй, девочка, — раздался в трубке голос отца.
— Папочка, дорогой! Поздравляю, у тебя серьезная дата, — Филиппу исполнялось сорок пять, — и… и замечательный возраст. И ты у меня замечательный! Оставайся таким же.
— Я постараюсь, спасибо. А как ты?