Но Эйприл с детьми все еще не было, на кухне хлопотал Филипп.
— Привет, папочка!
— Ты дома? Какой сюрприз! Надеюсь, не скучаешь.
— Немного, без тебя, — сказала Люсия, скорее чтобы польстить отцу.
— Мы могли бы сходить с тобой куда‑нибудь на днях — как ты к этому отнесешься?
— Прекрасно. — В ее глазах заблистали огоньки. — Мы давно с тобой никуда не удирали. Интересно, Эйприл, как всегда, обидится, если мы не возьмем ее с собой?
— Мы купим ей торт, как в прошлом году, помнишь?
— Да, но только по возвращении, чтобы съесть вместе.
Они рассмеялись. Филипп словно присматривался к дочери, решал, стоит или нет говорить, после чего как можно более хладнокровно спросил:
— Куда бы ты хотела? Собор Паула? Мюзикл? Выставка собак? Или, я все время забываю, что ты уже взрослая, может, послушаем серьезную музыку? Например, концерт Дэвида Маковски. Замечательный пианист. Пьесы современных композиторов. — Филипп хотел посмотреть на реакцию дочери, но не смог отвести взгляд от окна. Ему стало жаль девочку. Хотя он и не видел, как покраснели ее щеки, не слышал, как отчаянно забилось сердце в ее груди, но по какому‑то напряженному потоку энергии понял, что результат эксперимента положительный.
— Не знаю, будет ли у меня свободное время, папа, — выдавила она из себя после продолжительного молчания. — Хотя Маковски действительно хотелось бы послушать. Я была на его концерте в Тель‑Авиве. — Люсия говорила медленно и печально, будто подписывая собственный приговор.
— Я рад, что у тебя хороший вкус. Дэвид — один из немногих исполнителей, способных дать произведению новое лицо, новую жизнь.
Люсия ухватилась, как за соломинку, за мысль о том, что это, может, случайность. Но потом вспомнила их утренний разговор с Дэвидом и села на подоконник, поймав взгляд отца.
— Представляешь, папа, а я знакома с Дэвидом. — Она смотрела ему прямо в глаза, и теперь уже Филипп чувствовал себя как на допросе.
— Неужели?
— Мы останавливались в Эйлате в одном отеле. Мы с Тони и Дэвид с Лиз.
Филиппа ее признание, кажется, мало порадовало, он сморщил лоб и стал старательно пережевывать сэндвич.
— Я даже была у них на Малбери Уолк. — Люсия заставила его перестать работать челюстями. — На прошлой неделе. Небольшая вечеринка. Забыла тебе похвастаться сразу.
— Что ж, у тебя хорошие знакомства в этом городе. — Филипп справился с досадой, отставил тарелку и продолжил по‑актерски небрежно: — Что я могу сказать? Дэвид и Лиз — милые люди. Он — верхушка айсберга, а Лиз… на ней все держится, все его величие. Она меньше получает от жизни, так как не поднимает голову выше поверхности воды. Не потому, что не может поднять, а потому что предоставляет эту возможность ему. На поверхности интереснее: слава, поклонницы, юные красотки… Часто даже очень юные. Лиз не выдерживает своей ноши, тяжелеющей год от года, поэтому Дэвиду приходится хвататься за все, что несет в себе жизнь, как утопающему. Но ухватишься за тонкую веточку — утащишь ее на дно вместе с собой. Год назад, к примеру…
— Папа! — Люсия могла сейчас состязаться в способности гневаться с собственной матерью. — Я никогда раньше не замечала в тебе склонности к сплетням! — Взмахнув рассыпавшимися по плечам волосами, она убежала на балкон. Филипп потер лоб и с серьезностью человека, выполнившего тяжелую и грязную работу, отправился принимать душ. Сэндвич остался недоеденным.
Люсия проснулась и высунулась из‑под одеяла. Вчера она думала, что не уснет до утра. Глаза до сих пор как подгнившие апельсины: дотронешься пальцем — и он утонет в опухлости. Страшно подходить к зеркалу. Она повернулась на другой бок и попыталась уснуть снова. С такой физиономией не хотелось показываться на глаза и без того недовольным ею домашним. До чего несовершенны люди: веками твердят о любви, слагают легенды и серенады, а как только дело касается реальных событий, становится каким‑то Монтекки‑Капулетти! Возможно, у Дэвида и до нее были увлечения, но зачем акцентировать на этом внимание? Она ведь тоже целый год встречалась с Тони, а настоящая любовь пришла к ней только сейчас. Вчера у него был концерт, целый зал мог видеть его и восхищаться, а она сидела дома и плакала в подушку, одна. Почему все так несправедливо! Люди сами выдумали брачные узы, а теперь страдают от них. Дэвид женился на Лиз двадцать лет назад, подумать только, целая вечность! И до сих пор жена имеет на него все права, по привычке. А она, настоящая, теперешняя его любовь не имеет даже самого скромного права присутствовать на всех выступлениях, ловить каждый звук, каждое движение его нежных рук.