Я потянулся было к чемоданчику, но тут же передумал. Если уж открывать, то в присутствии понятых.
— Перекурим… и документик заодно покажу, — предложил он и тут же поднялся, не оставляя мне выбора.
Я прошел за ним на площадку, дверь с легким стуком отгородила нас от салона.
— С фильтром не курю, — отказался он от моей «Гыз галасы», вытащил «Аврору», основательно размял сигарету толстыми одинаковыми пальцами, выпотрошил из кончика излишек табака.
Я тоже не торопился. Дающий прикурить, особенно спичками, оказывается в это время практически беззащитным: заняты обе руки. Пришлось ему доставать коробок и протягивать мне зажженную спичку.
«А пальчики дрожат, — подумал я. — Что же он успел натворить? Обворовал кого-нибудь по дороге и вещички в „ничейном“ чемодане держит, чтобы в любой момент и отпереться можно было, и за собой сохранить?»
На всякий случай — если перекур был отвлекающим маневром — я стоял рядом с этим типом, лицом к салону, и наше купе с чемоданчиком в сетке все время оставалось в поле моего зрения.
— Как насчет документика, желаете проверить? — напомнил он, одновременно засовывая правую руку во внутренний карман пиджака.
Равномерно стучали колеса, отсчитывая гулкие секунды. Он задержал руку во внутреннем кармане гораздо дольше, чем требовалось для извлечения одной бумажки. Моя левая рука невольно напряглась, готовая взлететь наперехват чужой, правой. Ведь если там был нож, он мог бить только наотмашь.
Он искоса посмотрел на меня, все еще не вынимая руки из кармана, но именно по выражению его лица я понял: атаки не будет, и напряженность моего тела тут же исчезла.
Исаев Газанфар и в самом деле был освобожден неделю назад по отбытию срока наказания. Шесть лет за грабежи. От роду ему тридцать девять, одинокий и направлен исправительно-трудовой колонией по последнему месту жительства в город Мингечаур. По времени, если учесть пересадки, и по пути следования все сходилось. Но чемоданчик… И еще — интуиция или то чувство, которое принято называть интуицией и которое в разных ситуациях проявляется далеко не одинаково. В данном случае — ощущение опасности, исходящее от этого человека. Поэтому справка не рассеяла, а укрепила мои подозрения.
— А вещи где? — спросил я.
— Чьи?
— Ваши.
— Если человек сидел, так вам все подозрительно. Нет вещей — плохо, были бы — еще хуже. Не с курорта же еду. Вернусь домой, что надо куплю. Деньги есть, за шесть лет заработал.
Ну и улыбочка у него: и нагловатая, и трусливая одновременно.
— Ладно, — говорю, — в Баку разберемся с чемоданчиком, справка пока у меня полежит.
Исаев ничего не ответил, закурил вторую сигарету подряд и, набычившись, смотрел в пол.
Я вернулся в салон. Теперь уже я не оставлял Исаеву выбора. Так мне казалось… Позже я понял: стоило мне остаться на площадке, Исаев наверняка постарался бы, мягко говоря, убрать меня со своего жизненного пути. Впрочем, сделать это было бы непросто. Разница в весе и нож не дали бы Исаеву ощутимого преимущества. Я никогда не увлекался самбо, но три-четыре необходимых приема срабатываю как «по нотам», и в условиях относительно небольшой площадки Исаев не успел бы даже замахнуться. Но я ушел, и схватка не состоялась. Для нас обоих это был худший вариант.
Итак, я думал, что, забрав справку, не оставил Исаеву выбора. Это было моей первой ошибкой. Вторую я совершил тут же: вернувшись в салон, я автоматически сел на свое прежнее место по ходу поезда, и площадка с Исаевым очутилась за моей спиной. Единственное оправдание: мне и в голову не приходило, что он может сбежать, оставив у меня документ, удостоверяющий его личность. Я, конечно, понимал, что Исаеву не понравилась моя недвусмысленная угроза разобраться с чемоданчиком, но, видимо, считал ее не такой уж страшной, чтобы вызвать желание сбежать куда глаза глядят при первой же возможности. Я ведь еще не знал, что находится в чемоданчике.
За окном потянулось шоссе. Оно выглядело сиротливо, лишь далеко впереди резво бежал самосвал — сгорбившийся трудяга. Основной поток транспорта идет по новой, проложенной напрямик автостраде Каспийск — Баку.
Навстречу побежала платформа, голая, без станционных надстроек. Наверное, поэтому она выглядела так же сиротливо, как шоссе. С полминуты она поблескивала асфальтом в косых лучах закатного солнца, а затем стремглав промелькнула. Остановка не имела официального названия, пассажиры называют ее «Карьер». Вполне логично, поскольку метрах в двухстах от полотна, в противоположную от шоссе сторону, находится каменный карьер. Разработка в нем прекращена — иссяк известковый массив, и платформой теперь пользуются только любители-рыболовы. Они пересекают шоссе под прямым углом и по ровному как стол плато выходят к морю. Берег там скалистый, и рыба ловится хорошо, так, во всяком случае, они говорят. Плато отсюда как на ладони, но из-за него не видно моря.