Летнее солнце заходит, и дерево тихо шумит,
Милый венок из слов на горячем лбу моем вянет.
Тянет пустыней, стынет московская глушь.
Глупое тонкое дерево
Всеми сердцами - листьями
К дальнему – пыльному солнцу
Тянется и шумит.
Неприкаянный и расхристанный, точно брошенное дитя,
Класс – гегемон в этот час из пивных тянет.
Ахти, моя голова зеленая,
Тонкая шея ствола.
***
Мои дети будут художники
Для невиданной красоты.
Проницает солнечный дождик
Городского дыма пласты.
Преломляются и раздваиваются
Лучи в стоячей пыли.
Путями лучей взвиваются
И мчатся вокруг земли
Заблудившиеся трамваи
И пьяные корабли.
Меня же любовно держат -
Стократ свободней любой -
Любовь и стихи и дети,
И, значит, трижды любовь.
Меня под куполом синим,
Где капли дождя свежи,
Любовно держит Россия
И растреклятая жизнь.
Сказано, как отрезано -
Вот твой предел отныне,
И прочие жребии презрены
В рассеянье и гордыне.
А мне эти путы нести без ропота -
Счастлив мой легкий бог.
По мне, пропади оно звонким пропадом -
Распутье других дорог.
***
Ты ли мне тихая родина –
Свет очарованных глаз.
Праздные весла уронены
На очарованный плес.
Я непечальная женщина
У всеначальной реки.
До слияния с отражением
Заглядевшиеся рыбаки.
Та ли мне тайная вера
В невероятный слух.
До растворения в ветре
Заслушавшийся пастух.
Я никуда не денусь
От твоего перста.
Домолчавшиеся до видений,
Дочитавшиеся до Христа.
***
Воркует на ветке голубь лесной,
Тихой иду женой.
Муж мой нежен, суров и хмур -
Северный свет ему брат.
Я кроткого лета краткий обряд
За долгую жизнь приму.
Я бледного неба люблю нищету
И жизни мужа тщету.
Я много дней дарю этой тщете,
Как болезням своих детей.
Я ничего не берусь утверждать,
Может быть, божья вся благодать
В этом молчанье вдвоем.
Неба светлого водоем,
Как заблужденье, глубок,
И всё воркует лесной голубок
Голосом нежности,
И мне моих замерзших не жаль стихов.
Когда будет веселое возрожденье,
Когда поплывет собирать заблужденья
Пантагрюэлев корабль -
Ах, как тогда посыплется град
Моих оттаявших слов на палубу!
Мы идем в гости к лесному голубю,
Званные им, и молчим.
***
Не встать со сна, не взять с утра
Предмет простого ремесла,
Оставленный вчера -
Какой-нибудь кувшин, до дна
Гудящий песнею твоей,
Пропетою вчера,
Не уготованный для зла,
Лишь разве гневная жена
Твоей бездумной головою
Сокрушит его.
Встаешь, жуешь, бежишь, трепещешь наказанья,
За полным увиваешься автобусом,
Чтоб вредоносного ничтожнейшую часть
Средь общей суматохи изготовить -
Мой бедный друг -
И мне же сетуешь, обманутый
Несвежими догматами
Что де забава, а не дело
Звуки, рифмы и слова.
***
А дом твой пусть побудет пуст.
Сошлись беды со всей России
И не велят мне быть красивой -
Светлеть лицом, блестеть кольцом.
***
Дрогнули окон лица, хлопнули рам ладони -
Это меня окликнули около темного дома.
Ветер немой и сильный от беспощадной вечности -
Что у меня спросили, что я должна ответить?
Вечер немой и тайный, я отвечаю тихо,
Что сыновей оставлю и передам свой ход.
Но никаких ответов, кроме прямого «да»
Не принимает ветер и не относит вдаль.
***
О, мой снег средь зимы, для кого твоя тихая мысль,
Для кого, облака, ваша тихая весть о прощенье,
Что и впрямь я жива, что рука моя пишет слова,
Что у них от узора отдельный таинственный смысл сообщенья.
О мой заоблачный свет, для кого твоя тайная весть
О том, как в гортани рождается звук, о косых начертаниях букв.
Вы, о слова, острова, где растет обетованное мы,
Вы, облака - острова, растаявшие средь зимы.
***
Искусство слов, мое ремесло,
Пришедшее поздно – о час мой звездный -
Ты мне и просто, ты мне и сложно -
Возьми мои воды в свое русло.
Стань оправданьем годам ожиданья -
Как было пусто сухим устам.
Стань оправданьем мирозданью,
Словом вначале стань.
***
Двери открыли утренним крыльям,
Утро взлетело - надобно делать.
Кто не велит, коли всё развалилось,
Ветру веру назвать,
И никому не нужную мудрость
Даром взять у раннего утра,
Поцеловать и поднять с земли,
Всю в слезах и в пыли?
Можешь ступить на землю ногами,
Можешь вступить в наследство с долгами,
Все отступились - имя твое.
Видишь, тебе возвращаются вдвое
Слово и дело - лишь надобно тело
Ради холодного дня поднять,
Чтобы обнять того, кто обманет,
Чтобы писать на гиблой бумаге,
Чтобы узнать, кто после меня,
Чтобы прожить хотя бы полдня,
Час пережить, который неровен.
Чтобы топить из последних бревен
Холодом окруженный дом.
БАЛЛАДА О НОВОМ РУССКОМ,
ИЛИ ИСТОРИЯ ЧУЖОЙ ГОЛУБЯТНИ
Кто не будет спрашивать, тому и не солгут.
Детка, спи, покуда джентльмены не пройдут.
Из Редьярда Киплинга
Я по Москве шагаю – хрущевской, пятиэтажной,
Просторной, по прежним меркам рассчитанной от балды.
Отдельный дом гробанется – это не так уж важно.
Других домов не заденет – стало быть, полбеды.
Ограду церкви подвинули, разросся поповский дом.
Пройду по краю обрыва, держась за колья с трудом.
Бесхозную пятитонку по льду столкнули в Бездонку,
Она терпеливо мокнет, наполнив кузов водой.
Подгнившая голубятня на курьих ножках стареет,
Но это еще не та, о той пойдет еще речь.
Бог Дух Святой неотлучно над шлемом церковным реет
С поднятою в воздух стаей испуганных почтарей.
В промерзших дворах по-прежнему мусорно и пустынно,
Зияет коробка хоккейная проломленною стеной.
Каток заливать не станут, доколе потоп не хлынет,
Тогда и Павел Отлыгин отчалит, как праотец Ной.
Призрачный Павел Отлыгин владеет летнею дачкой –
Четыре сотки внутри призрачного двора.
Отец его был прораб, когда-то украл удачно.
Наверное, Павел сам потом удачно украл.
Вот этот забор окрашен какой-то краской не нашей,