Кафе было битком набито. От смеха, как мне показалось, качались люстры.
Когда я сказал: «Варшава цветёт улыбками», это был не комплимент, не фраза.
Такое в Польше настроение, таковы поляки.
Краков в сравнении с Варшавой город тихий. Ходят здесь не спеша, и если кто-то торопится, то ему вслед обязательно бросят: «Пан, наверно, из Варшавы. Он ещё не успокоился».
Но так скажут только в старых кварталах Кракова, в центре. Город разросся.
Я до боли в ногах ходил по нему несколько дней с утра до вечера, не забыл его улиц и улочек и даже сказал однажды своему спутнику — польскому писателю Феликсу Дерецкому:
— А вот здесь можно пройти короче — проходными дворами...
Он был удивлён.
И всё-таки во время одного из вечерних путешествий, когда уставший Дерецкий остался в гостинице, сказав: «Я поднимаю ноги вверх», я заблудился: попал в новый район. Попытка выпутаться из лабиринта незнакомых улиц ничего не дала. Для того чтобы возвратиться в гостиницу «Краковия» — новую, огромную комфортабельную гостиницу, — мне пришлось взять такси.
Счётчик показал, что я ушёл за восемь километров.
Растёт город. Удвоилось его население.
И всё же я пленник Кракова старого — того неповторимого вечного города, который благодаря бдительности советских разведчиков и мастерству наших полководцев удалось взять целым, сохранить от разрушения. Ни один камешек здесь не пострадал!
...На площади Главного рынка, у «Сукеннице», торгуют женщины цветами. Охапки, целые снопы цветов в вёдрах.
Кормят голубей дети. Голуби смирные, спокойные и, как сказал мой товарищ, садятся на плечо в три этажа.
В самом здании рынка, украшенном внутри старинными гербами польских городов, идёт бойкая торговля сувенирами.
А с балкончика Марьяцкого костёла трубит горнист.
В те дни, когда я был в Кракове, местная газета напечатала заметку «Пять трубачей с Марьяцкой башни»: «Во всей Польше раз в полдень, а в Кракове ежечасно раздаются звуки сигнала, обрывающегося на половине такта. Как и много веков назад, когда сигнал был прерван вражеской стрелой. Легендарный горнист, который играл на вершине Марьяцкой башни, был членом городской пожарной стражи.
Теперь эту мелодию повторяют те, кто заняли место ушедшего на пенсию маэстро Сметаны, — старые мастера огня Ян Колтон, Тадеуш Панек, Войцех Хвая и помоложе: Сильвестр Лукашевич и запасной Константин Малёк.
Все являются многолетними работниками краковской пожарной команды, все имеют музыкальную подготовку.
Работа сигналиста очень трудная. Служба — каждый второй день, 24 часа дежурства на вершине запертой башни. Пятёрка краковских сигналистов любит свою профессию, работает с увлечением. Двое из неё вскоре уходят на пенсию. Кто их заменит?»
Надо полагать, будет конкурс, ибо трубач — самый почётный человек в Кракове.
...Снова иду узенькими чистыми улицами, иду мимо древнего Ягеллонского университета, шагаю Плантами, и я у Вавельского замка.
Он смотрится в Вислу — матерь польских рек, а она, кажется, стоит на месте. Застыли оба как зачарованные. Вавель любуется Вислой, Висла — Вавелем.
В замке полно экскурсантов и туристов. Проходят поляки мимо саркофага королевы Ядвиги, кладут на розовый мрамор цветы.
В сорок пятом я писал о Кракове: «Бедности много. Унылой бедности на фоне замерших, вечных костёлов и монастырей бернардинцев, францисканцев и норбертанок».
Праздные монахи остались. И монашенки с пергаментными лицами и любопытными, острыми глазами: не смотрят, а подсматривают.
А толпа на улице совсем другая. Весёлая и нарядная. В Кракове люди одеты модно. В магазинах к товарам требования предъявляют суровые. Магазинов и магазинчиков много. Торгуют синтетикой и смешными игрушками, старинными предметами и предметами под старину — фонариками, светильниками из кованого чугуна, электрическими «керосиновыми» лампами.
Здесь старину любят.
Когда смотришь на Краков, кажется — он парит над веками.
Бесконечно можно ходить по этому городу-музею, городу готических башен, алтарей, скульптур, ренессансных двориков, окружённых аркадными галереями, домов с богатыми порталами и зубчатыми или волнистыми аттиками. Город, который свято хранит творения великого скульптора XV века Вита Ствоша, архитектора флорентийца Бартоломео Береччи и полотна Яна Матейки.
Но скорее, скорее к дому, что стоит на углу Раковицкой и Любомирской.