Продолжение «Тысячи и одной ночи»
Гравюра. 1845. Худ. Э. де Бомон (E. de Beaumont; 1821—1888).
Публ. по изд.: Cazotte 1845.
ПРОДОЛЖЕНИЕ «ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ»{1}
Книга первая
[СКАЗКИ ШАХРАЗАДЫ
Начало]
История о шахе персидском и двух завистливых сестрах{2} доставила изрядное удовольствие царю Шахрияру{3}, чье желание слушать всё новые и новые сказки ночь за ночью подогревалось и разгоралось с новой силой.
— Сестра, — обратилась Динарзаде{4} к Шахразаде{5}, — женитьба Хозрой-шаха{6} и связанные с ней необычайные события напомнили мне, как Харун ар-Рашид{7} женился на персидской царевне, а потом — на прекрасной Зютюльбе. Это случилось после его ночных прогулок по Багдаду{8}, на которые он, до неузнаваемости изменив свою внешность, выходил, желая развеяться. Рассказы твои — услада для меня, я их очень хорошо помню, но с радостью послушаю еще раз.
— Сестра, — отвечала прекрасная жена Шахрияра, — приключения Харуна ар-Рашида всегда так увлекали меня, что я наизусть знаю все обстоятельства его жизни, дошедшие до нас. Я могла бы рассказывать о славном халифе{9} день и ночь, и, если господин мой соблаговолит почтить меня вниманием, я немедля удовлетворю твою просьбу.
Царь улыбнулся в знак согласия{10}, и Шахразада начала такими словами.
ХАЛИФ-ВОР,
или ПРИКЛЮЧЕНИЯ ХАРУНА АР-РАШИДА С ПЕРСИДСКОЙ ЦАРЕВНОЙ И ПРЕКРАСНОЙ ЗЮТЮЛЬБЕ
На день Арафата[1]{11} в Багдад ко двору Харуна ар-Рашида, дабы иметь счастье лицезреть своего повелителя и со всей торжественностью почтить это высочайшее событие, съехались визири{12}, сановники, знатные господа и даже некоторые иноземные государи, покорные воле славного и могущественного халифа. Соблюдая традиции, ради великолепия праздника, его красочности и пышности не останавливались ни перед чем. Звучные голоса хатибов{13} эхом отдавались под куполом главной мечети, воздух наполняли благовония, кровь нетелей струилась по жертвеннику{14}, а рядом кружили и суетились служки: в общем, там было всё, что могло засвидетельствовать небу и земле благочестие владыки правоверных, повелителя мусульман и величайшего на свете царя. Однако церемония была долгой, и Харун, уже утомившийся от бесчисленных почестей, что ему воздавались, и от внимания, с коим он непременно обязан был их принимать, изнемогал от усталости и скуки. И обратился он к главе Бармесидов{15}, своему великому визирю, с такими словами:
— Джафар, праздник Великого Пророка нашего должен внушать радость{16}, но меня одолевает невольная печаль. Посреди пышности и блеска этого многолюдного собрания я чувствую неодолимое беспокойство. Мне надобно развлечься, но в такой день, как этот, я могу позволить себе лишь то, что принесет пользу моему народу. Давай переоденемся и отправимся в Багдад, станем раздавать милостыню и немного облегчим участь бедных и несчастных. К тому же я хочу собственными глазами посмотреть, как живут люди под моим началом и как справляют свои обязанности кади{17} и те, кто обязан следить за порядком.
Джафар всегда и во всем был готов служить и потакать халифу. И вот они вошли в тайные покои, переоделись до неузнаваемости, взяли по тысяче золотых монет, покинули дворец и пошли по городским улицам и площадям, раздавая милостыню направо и налево всем нуждающимся, что попадались им по пути. В одном из кварталов они увидели девушку, которая сидела на мостовой прямо посреди улицы: она обратилась к халифу и попросила подаяния во имя Аллаха. Государь поразился красоте протянутой ему руки — формой она была совершенна, а белизной подобна алебастру. Халиф велел Джафару подать нищенке золотой, и визирь исполнил волю своего господина.