Слова Леламаины, полные сердечности и веры, растрогали халифа до слез. Он направился к выходу, но Зютюльбе и ее мать удержали его, схватив за край платья.
— Именем Бога, что начертано на золотой пластине, венчающей чело иудейского первосвященника{56}, — умоляли они, — не покидай нас!
Харун, совсем расчувствовавшись, нежно и почтительно пожал руки Леламаины.
— Дорогая моя матушка! — сказал он. — Ты подарила мне сокровище в лице любезной дочери твоей, но главный подарок — твои мудрые наставления насчет моей будущей жизни. Я отвечу тебе самой сильной привязанностью и искренней признательностью, и ты получишь тому самые веские доказательства, но позволь мне сейчас уйти и положись на меня. Я сумею за себя постоять, и меня ждут неотложные дела. Прощай, моя дорогая Зютюльбе, до скорой встречи.
С этими словами Харун вышел за дверь и тайными ходами пробрался в свои дворцовые покои.
Там он сразу надел парадное платье, поднялся на трон, повелев собрать своих визирей и эмиров, и, пока они занимали свои места, сидел, подперев голову рукой.
«Жестокий халиф, — говорил он сам себе, — ты вверг в нищету и горе выдающееся семейство, чье происхождение и служба достойны уважения, еще мгновенье — и ты обагрил бы руки кровью одного из самых верных твоих подданных. Мало того, из-за тебя томится в заключении царевна, женщина добродетельная и несчастная, ты вел себя как ненавистный сатрап, а твои придворные превозносят тебя до небес! По их словам, ты великий Харун Справедливый!»
Пока халиф предавался болезненным размышлениям, все самые значительные люди государства распростерлись ниц перед ним. С недовольством глядел правитель на лживые почести, и всеобщее поклонение показалось ему унизительным.
— Встаньте, — повелел он, — и слушайте мой приказ. Пусть освободят благородного Ималеддина и приведут сюда одетым в самые роскошные одежды. Я пересмотрел злосчастное дело, за которое его осудил, и убедился в невиновности газеба. Он не только не заслужил наказания, но, напротив, достоин награды, и сегодня я хочу воздать ему за все его страдания. Визири мои, вам известно, что я не глух к справедливости, и вы лучше меня знали человека, против которого обернулись обстоятельства; объясните, как среди вас не нашлось ни одного, кто осмелился бы выступить в его защиту и испросить милости для столь достойного и высокопоставленного человека?
— О халиф! — отвечали визири. — Почтение к тебе запечатало наши уста.
— Ненавижу всё, что скрывает от меня правду, и в будущем избавьте меня от такого почтения.
Визири поцеловали землю в знак покорности.
И вот у подножия трона явился Ималеддин и простерся ниц перед халифом. Харун ар-Рашид спустился к нему и сам надел на него самый дорогой халат, который нашелся в дворцовых гардеробных{57}.
— Да продлит Аллах твои дни, владыка всех верующих, — поблагодарил его молодой газеб, — да будет благословен Он за то, что обратил на меня твой взор.
— Отныне ты князь и князь всех князей, а также глава всех эмиров. Ступай, утешь свою мать.
Ималеддин поспешно подчинился такому приятному приказу.
Он думал пойти пешком, как простой смертный, но у ворот дворца его ждал конь в великолепной сбруе, а визирям было велено следовать за ним кавалькадой и проводить до самого дома. Четверо всадников отправились вперед, дабы предупредить Леламаину о возвращении сына, ибо все опасались, как бы неожиданное известие не навредило ее здоровью.
Пока Ималеддин ехал к дому, Джафар и Месрур отвели персидскую царевну в ее покои. Харун нанес ей слишком жестокое оскорбление, чтобы осмелиться предстать перед ней. Она была женой ему только по договору, который можно было расторгнуть. Двое поверенных халифа сообщили царевне по его поручению, что она свободна и может всю жизнь оставаться во дворце как жена или как дочь Харуна и пользоваться всеми полагающимися почестями.
Персидская царевна в свое время согласилась отдать руку халифу. Она сочла за счастье приумножить число жен повелителя правоверных, но сердце ее оставалось свободным. С удовлетворением приняла она сделанное ей предложение.
— Вы видите во мне, — сказала она посланцам государя, — покорную, благодарную и почтительную дочь повелителя правоверных.
Халиф был счастлив узнать о таком ее ответе и тут же задумал выдать свою приемную дочь за князя всех князей и нового главу эмиров своего государства.