Влекомые собственным весом, части наших тел попали в глубокую яму, где смешались со множеством чужих разъятых туловищ. Головы же наши покатились прочь, точно бильярдные шары. Сумасшедшее это вращение отняло последние остатки разума, затуманенного сим невероятным приключением, и я осмелилась открыть глаза лишь по прошествии некоторого времени. Тут же увидела я, что голова моя помещается на чем-то вроде ступени амфитеатра, а рядом и супротив установлено до восьми сотен других голов, принадлежавших людям обоего пола, всех возрастов и сословий. Головы эти сохраняли способность видеть и говорить. Самое странное было то, что все они непрестанно зевали, и я со всех сторон слышала невнятные возгласы: «Ах, какая скука, с ума можно сойти!»
Не в силах воспротивиться общему примеру, я принялась зевать, как другие.
— Ну вот и еще одна зевака явилась! — произнесла массивная женская голова, стоявшая напротив меня. — О господи, до чего же тоскливо! — И она продолжала зевать еще усерднее.
— Но, по крайней мере, эти уста еще молоды и свежи! — возразила другая. — А какие беленькие зубки!
Затем, обратясь уже прямо ко мне, она спросила:
— Могу ли я узнать, сударыня, имя любезной товарки по несчастью, которую послала нам фея Багас?
Я взглянула на говорившую со мной голову — она принадлежала мужчине. Я не могла различить ее черты, но выражение лица ее было живое и уверенное, а в голосе звучало неподдельное сострадание.
Я начала было рассказывать: «У меня есть брат…», но мне не дали окончить даже эту первую фразу.
— О господи! — воскликнула женская голова, первою заговорившая со мною. — Еще одна болтушка со своими историями! Мало нам докучали всякими несносными россказнями! Лучше уж зевайте, милочка, а братца вашего оставьте в покое! Ну у кого из нас нет братьев?! Не будь у меня моих, я бы нынче преспокойно царствовала, а не торчала бы здесь!
— Боже милостивый! — сердито отвечала мужская голова. — Ишь как вы заважничали, не с вашей бы физиономией эдак заноситься!
— Какая неслыханная наглость! — воскликнула та. — Ах, будь при мне руки-ноги!..
— Да будь при мне одни только руки!.. — отозвалась ее противница. — Впрочем, — продолжала она, обращаясь ко мне, — судите сами: на что способна голова?! Все ее угрозы — лишь пустая болтовня!
— О, не кажется ли вам, что спор ваш переходит все границы приличия? — заметила я.
— Ах, нет, не мешайте нам препираться, уж лучше ссориться, чем зевать со скуки. Чем еще могут заниматься люди, имеющие лишь глаза да уши и обреченные целый век томиться вместе? Ведь мы не имеем, да и не можем завязывать новых знакомств, особливо приятных. Стало быть, нам и злословить-то не о ком…
Голова еще долго продолжала бы разглагольствовать, но вдруг всех нас охватило неудержимое желание чихать. Миг спустя чей-то неведомый гортанный голос приказал нам искать отрубленные части наших тел: тут же головы покатились туда, где были свалены эти последние.
Не странно ли найти в ироикомической поэме весьма молодого автора кровавое видение отрубленных голов и мертвых тел? Эта причудливая на первый взгляд выдумка о заточенных вместе женщинах, воинах и ремесленниках, ведущих споры и отпускающих шуточки по поводу пыток и казней, скоро воплотится в жизнь в тюрьме Консьержери, где будут томиться эти знатные господа, дамы, поэты — современники Казота. Да и сам он сложит голову на плахе, стараясь, подобно другим, смеяться и шутить над фантазиями неумолимой феи-убийцы, чье имя — Революция — он тридцать лет назад еще не смог назвать.
IV
Однако мы несколько предвосхитили события: едва описав две трети жизни нашего героя, вдруг приоткрыли перед читателем завесу, скрывавшую последние его дни, заглянув, по примеру самого духовидца, из настоящего в будущее.