— Вполне! — расцветает геолог.
— Отличные игрушки! Подаришь одну?
— Выбирайте, — геолог делает царский жест.
— Что ты? — Бабич бьет Гусятникова по руке. — Это же образцы! Мы будем их выпускать!
— Прямо после обеда? — уточняю я.
Все трое посмотрели на меня и промолчали. Очень хорошо. Позиции определились.
— Так что такое цунами? — спрашиваю.
— Цунами? А… Океанская волна.
— Надо же… Девятый вал?
— Нет, у цунами иная природа… На Дальнем Востоке часто случаются подводные землетрясения, сдвиги дна, извержения вулканов… И вот тогда над местом события и образуется большая волна, цунами…
— И что же?
— Ничего. Прет она себе на берег, не встречая никакого сопротивления. Тут в чем опасность — извержение произошло где-то там, в океане, под водой, его не видно и не слышно, предсказать почти невозможно, а волна в полной тишине, при отличной погоде прет как… как не знаю что.
— Вроде прилива? — уточняю.
— Нет, прилив — это так… Детские игрушки. А здесь прямо на глазах вода начинает отступать, обнажается дно океана на сотни метров, а где-то через полчаса — ее величество. Представляете, высота волны тридцать метров, скорость — не всякий самолет угонится, восемьсот километров в час… У вас тут курят?
— Кури, — разрешает Бабич. — Но спастись-то от нее можно?
— Когда как… Бывает, удается, — геолог улыбается, трет ладонью подбородок. — Мне везло. А рядом шла партия… С рацией у них там что-то случилось, не успели предупредить. Обычно предупреждают, все-таки служба налажена, с японцами в этом деле контакт есть, а этих вот не сумели. Послали вертолет, ну а где их ночью найдешь… Спят. Это в фильмах геологи по ночам костры жгут да песни поют.
— И что же, погибли?
— Да, смыло.
— Мать твою за ногу! — восторженно орет Бабич. — Если бы кто-нибудь взял у меня десяток годков, пошел бы я с тобой хоть за тридевять земель. Ей-богу, пошел бы! А то, представляешь, одно разорение: пять пар брюк, все почти новые, а хоть выбрасывай — на заднице светятся. Протерты.
— А чего, пошли! Штаны брезентовые выдадут.
— Га-га-га!
— Вот творца нашего возьми с собой, — Гусятников тычет в меня подбородком. — Испытывает позывы к созиданию, но опыта, впечатлений — как у комнатного пса.
— Впечатления обещаю, — чему-то радуется геолог, — рабочее место — тоже. Мне дают должность начальника партии, поехали! Найдем на Камчатке место, где твоя нога ступит первой. Там таких мест хоть отбавляй. Одни медвежьи лапы на снегу, на песке…
— Хоть медведя живого увидишь! — не унимается Гусятников.
— А что, я не против, — говорю, — только вот решим судьбу моего набора… Тогда можно. Тогда хоть отсюда на вокзал.
— В аэропорт, — поправляет геолог.
— Тогда хоть сию минуту отсюда в аэропорт, — соглашаюсь и смотрю на Бабича. — Не зря народ сказал: сделал дело — гуляй смело. Я не прочь погулять. Но и о деле нужно подумать, а? — говорить все легче, я уже переступил грань неловкости, сломал в себе преграду из смущения, порядочности, стыда, достоинства и прочей фигни.
Сбоку чувствую неловкие, громоздкие телодвижения Гусятникова, в них ощущается недовольство, враждебность. Это хорошо. Так мне проще. Бабич тоже ерзает. Ерзай-ерзай, еще одни штанишки засветятся. Тогда тебе точно ничего не останется, как на Камчатку мотать… посылая прощальные световые сигналы интересными местами.
Холодные водоросли полосонули меня по груди, и я понял — валят события. Где-то произошел сдвиг — подготовлен приказ об увольнении буха. Еще тишина, но цунами уже прет. А Бабича нужно додавить сию минуту. Пусть скажет свое веское слово. В конце концов, я работаю здесь, работаю художником-конструктором, забочусь о продукции фабрики, она не безразлична мне. А это положено поощрять. Такова наша мораль — производственная, общественная, человеческая. Может быть, мой набор не всем здесь нравится, ну и что? Следующий будет лучше.
Гусятников молчит. Сопит. Дышит. И Бабич дышит. Ноздри у него стали тоньше, изгиб изящнее, цвет тоже изменился в лучшую сторону — они стали бледнее и напряглись, как у хорошего скакуна. Не знаю, как напрягаются ноздри у хорошего скакуна, но думаю, так можно сказать. Благодаря тонким белым ноздрям в облике моего начальника появилось даже нечто одухотворенное. Несмотря на тельняшку.
Спокойно улыбаюсь. В самом деле спокойно. Уже прошли те мгновения, когда Бабич мог ответить и так и этак. Теперь даже молчание однозначно. Бабич решил меня зарезать.