Только что сделана страшная глупость. Раскололся, как последний. До конца. До корня. Такое ощущение, словно кто-то вывернул меня наизнанку и показывает на площади мое нутро, а я стою тут же. Толпа ухмыляется, видя нечто настолько постыдное, греховное, низкое, что даже рассмеяться ни у кого не хватает духу. И еще эти рвущиеся водоросли. Они опутали меня всего, набились в ноздри, в рот, в карманы. Соскабливаю их с себя, обрываю, но все более запутываюсь. Водоросли оплели ноги, повисли на плечах, клочьями развеваются на ветру. Они высохли от жары и шелестят сухо, скрежещуще, как осенний камыш…
Жара. Она бесшумно ворвалась в город, растеклась по улицам, проникла во дворы, просочилась в дома, обволокла людей. Жалобно дребезжат красные трамваи, пыхтят, отдуваясь, автобусы. Над политым асфальтом, как над утренней рекой, поднимается пар, и машины скользят в нем водяными жуками.
На перекрестке вспыхивает красный свет.
Сзади кто-то трогает меня за рукав. Оглядываюсь. Тов. Ворох.
«Я понимаю, — пристраивается он рядом, — я понимаю. Тебе неважно. А ты плюнь. Пойди на пляж. Поваляйся на песке, отдохни. Купайся, смотри в небо и ни о чем не думай. А вечерком по прохладе придешь домой и все обмозгуешь. Скажешь, что заболел».
Это мне нравится. В конце концов, почему бы его и не послушать? Какими бы ни были наши отношения, ведь он — это я, тот я, от которого безуспешно убегаю который год. Бег на месте. Все мои потуги, все прыжки в сторону заканчиваются там, где я когда-то начал… И появляется какая-то истоптанность в душе…
«А Бабич подтвердит, что тебе в самом деле стало плохо».
«Да, он может это сделать», — говорю.
«Точно сделает! — радуется мой задрипанный двойник. — Он сам жалеет, что все так нехорошо вышло. Этот случай его тоже из колеи выбил… Такой человек — наивный, бесхитростный, в чем-то даже беззащитный… Его пыл не опасен, его жажда справедливости останется неудовлетворенной…»
«А Гусятников?»
«Что Гусятников? Он же правду сказал — игрушки того парня лучше твоих. Да ты и сам это знаешь… Что делать, у него материал, новизна, необычность… И тебя можно понять: главное — выпустить первый набор, потом будет легче. Потом можно и поработать. Чтобы сделать уже настоящее, свое. Правда, у Нагаева так не получилось. У него каждая следующая игрушка все хуже… Но ты ведь не думаешь, что у тебя будет так же? Ты уверен в себе?»
«Уверен-то уверен…»
«Вот и чудесно! Вот и хорошо! Если начало — полдела, то уверенность — это уже семьдесят пять процентов».
«Да, да… Конечно. Это здорово — семьдесят пять процентов…»
«Вот видишь! А завтра все сгладится, забудется… С кем не случается… Каждый может сорваться. Нервы. А знаешь, лучше всего — плюнуть и на этот набор. Ведь он в самом деле тяжеловесный. То, что хорошо в плакате, в игрушке выглядит грубовато. А плохой набор — это опасно, особенно если он первый, он может оказаться последним. — Тов. Ворох вздыхает, настороженно смотрит на меня. — Работать ты научился. Нагаев тебе в подметки не годится. Ни один игрушечный президиум без него не обходится, а работает он хуже тебя. Знаешь, езжай куда-нибудь. Сколько увидишь, узнаешь, поймешь! Ты же за всю свою жизнь ничего, кроме этого города, и не видел!»
В самом деле… До осени еще далеко. Завтра подаю заявление и… ту-ту! Это будет удар! Вот вам всем! Съели?! План в этом году напряженный, но Бабич меня отпустит. Он поймет. Конечно, отпустит. Здорово! Через всю страну, через треть земного шара, через все климаты — к Тихому океану! Подводные землетрясения, охота на котиков, ловля кальмаров, цунами… Да, еще цунами! Восемьсот километров в час! Отстают самолеты, ветер не срывает гребней волн, он тоже отстал и, хрипло дыша, тащится где-то сзади. Ветер запыхался! Это ему не в переулках над людьми куражиться. Океан словно обожжен ударом гигантского кнута. Этот кнут — цунами. Киты барахтаются, как спички в бурном ручье. А киты есть на Дальнем Востоке? А, неважно! А Уссурийская тайга! Ловля тигров! Живых! Диких! И единственное, что от меня требуется, — положить директору на стол заявление из десятка слов. Хоть сегодня… Прийти, вежливо поздороваться и положить листок на стол. И сказать только одно слово: «Вот…»
Возле меня бесшумно останавливается машина. Невольно отшатываюсь. За рулем сидит В. Т. Жесткое лицо, и улыбка… в роли фигового листка. На заднем сиденье — тигр. Плюшевый. С оскаленной пастью и подвешенной кивающей головой, будто он заранее со всем согласен, заранее все одобряет. Что ж, наверно, В. Т. и не держал бы иного…