При чем здесь «спасибо»? Неужели я такой перепуганный? А директор даже не замечает моего дурацкого «спасибо», он тоже хорош. Выходит, к этому нельзя привыкнуть?
— Вы еще что-то хотели? — участливо так спрашивает, улыбается. А улыбка того, если по цвету, то серая. Припасть сейчас к его груди да послушать, как сердечко колотится!
— Каневский вам ответил что-нибудь? — спрашиваю, понимая, что вопрос лишний. Директор уже ответил на него.
— Да. Он всему знает настоящую цену. Нам с вами нужно поучиться у него проницательности, твердости и… прочее подобное.
— Угу, конечно, я понимаю, — и киваю, как игрушечный тигр в машине моего двойника. И пасть моя так же оскалена. Только я никого не пугаю. Сам боюсь. Загнанно ощерясь, дышу ртом. И хочу, чтоб он утешил меня и пожалел. Надо же, на каком дешевом желании можно иногда поймать себя! — До свиданья, — говорю.
— Мы же встретимся через пять минут! — смеется директор облегченно и негромко добавляет: — Рано или поздно через это надо пройти. Потом будет легче. — Ему приятно видеть мой страх. Наверно, от этого самому становится легче.
— А вы прошли? — спрашиваю.
— Не знаю, что именно вы имеете в виду, но я через многое прошел, — он еще страхует себя от того третьего, который спрятался и внимательно, улыбчиво слушает нас, прекрасно зная, чем все кончится. Не выдерживаю. Резко отдергиваю портьеру, будто бы для того, чтобы выглянуть в окно, во двор фабрики. Разумеется, за портьерой никого. Ухожу. Но кожей чувствую — в спину смотрит не только директор.
Местком.
Сажусь возле окна. Свет не бьет в лицо, и для остальных я только силуэт. Черная лошадка. А что касается севших по обе стороны от меня Тов. Вороха и В. Т., то их вообще никто не видит.
Зина вертит головой, хихикает, будто кто-то невидимый забрался к ней за пазуху и щекочет. Вот она подает директору стул. «Я, так сказать… Вы, так сказать… Мы, так сказать… Хи-хи-хи!» Блестят глазки, пылают щечки, модная юбчонка не в состоянии прикрыть сухонькие коленки… Сначала отодвигает свой стул от буха, но одновременно удаляется и от директора, тогда подвигает свой стул к нему, стараясь оставаться на расстоянии от Бабича. Какое-то лакейское беспокойство, боязнь поступить не так, огорчить. Нет, Зина, такое делается иначе. Тут нужна и собственная ожесточенность, решимость идти до конца, оставляя на ступеньках клочья кожи, самолюбия, достоинства… Все это побоку. Все это ты подберешь, оботрешь и налепишь на себя потом, после боя.
Бух с морщинистым, исполосованным жизнью лицом смотрит на всех по очереди, подмигивает мне, как бы говоря: «Ничего, мол, Василий Тихонович, выдюжим! Не в таких переделках бывали!» А рука, нервная, старческая рука без конца вертит дужку очков.
Аркашка читает газету. На лице — брезгливость. Вот, мол, чем приходится заниматься, вместо того чтобы создавать, радовать детишек, воспитывать в них любовь к природе.
Директор — сама невинность. А пальцы мелко-мелко стучат по коленке. Дрожишь? Дрожи. Сегодня тебе, касатик ты мой, тоже придется раздеться и показать миру небогатые свои телеса.
— Товарищи, — говорит Бабич, — в общих чертах вы знаете, что произошло. Директор просит разрешения месткома на увольнение старшего бухгалтера Александра Александровича. Довод, на мой взгляд, неубедителен — бухгалтер, мол, стар. Уверен, что у директора есть более существенные причины уволить сотрудника, безукоризненно проработавшего всю свою жизнь. Мне кажется, будет правильным, если мы послушаем бухгалтера, что он сам думает о мотивах увольнения.
— Но мы собрались здесь, чтобы послушать директора, — говорю. Моя перепуганность производит впечатление искренности. — Ведь именно так и значится в повестке дня.
— Да, пусть директор скажет, чем он руководствовался, когда принимал решение. Если его слова окажутся неубедительными, мы можем послушать и Александра Александровича, — это уже говорит Аркашка. Молодец! Так держать! Когда-нибудь я подарю тебе бутылку из-под французского коньяка. То-то радости будет!
— Вот именно! — пискнула Зина и посмотрела на всех. Во, какая я, видели? А ведь я еще не то могу!
Для Бабича все это неожиданность.
— Ну, хорошо, — говорит. — Пусть будет так. Слово предоставляется директору.
— Товарищи! — розовые ладошки запорхали в воздухе. — Я отдаю должное заслугам Александра Александровича, его, так сказать, прошлому, уважаю его как человека. Но бухгалтерия — это не только выдача зарплаты два раза в месяц. Существует еще сложная отчетность о нашей с вами деятельности, целая расчетная политика с торговыми организациями, взаимоотношения с поставщиками, договоры, авансы, иски и… прочее подобное. Бухгалтерия — это самый сложный участок нашей работы, особенно сейчас, когда такое значение стало придаваться конечной прибыли. И работать по старинке, на авось, не только нельзя — преступно. Увольнение Александра Александровича согласовано с Управлением местной промышленности. Там вошли в положение и одобрили…