Меня такая перспектива не вдохновляла. Слишком резала мысль посвятить жизнь потреблению, а потом помереть. Вершиной такого пути будет большой памятник на моей могиле, а под ним в хорошем гробу будет лежать то, что от меня останется. Если денег не удастся заработать много, памятник будет маленький, а гроб будет простенький. Все остальное будет так же. Вариант минимум и максимум — оба равно непривлекательные.
Я не против денег и очень даже за. Я очень буду рад, став завтра миллиардером. Но я не готов тратить на это свое время. Это как с игрой на скрипке — я не против, если завтра проснусь и окажется, что я умею играть. Но чтобы изо дня в день заниматься обучением игре — нет, на это я не готов.
У каждого есть шанс получить то, к чему он стремится и чему уделяет время. Но ни у кого нет шанса научиться тому, чему он не стремится научиться, чему не уделяет время и силы. Я не уделял время бизнесу и, соответственно, не мог иметь плодов бизнеса — денег.
Я довольствовался случайными заработками и искал ответы на возникшие вопросы. Полез в философию, но там ничего не нашел. «И я искал объяснения на мои вопросы во всех тех знаниях, которые приобрели люди. И я мучительно и долго искал, и не из праздного любопытства, не вяло искал, но искал мучительно, упорно, дни и ночи, — искал, как ищет погибающий человек спасенья, — и ничего не нашёл. Я искал во всех знаниях и не только не нашёл, но убедился, что все те, которые так же, как и я, искали в знании, точно так же ничего не нашли. И не только не нашли, но ясно признали, что то самое, что приводило меня в отчаяние — бессмыслица жизни, — есть единственное несомненное знание, доступное человеку» (Л. Толстой).
Меня такое умозаключение категорически не устраивало. Я продолжал искать. До сих пор помню свое удивление, когда обнаружил, что нет в мире науки, которая заявляла предметом своего интереса целое. Каждая наука концентрировалась на узкой части. На целое никто не помышлял замахиваться. Любая наука как бы говорила, что это не наше дело. Ученые оказались продвинутыми творческими ремесленниками — мастерами. Это были творческие люди, но в рамках своей части. Охватить целое они и не пытались.
Когда монах-иезуит ознакомился с работой Ньютона, он написал в своем отчете: «некий ремесленник по имени Ньютон» (Artifex quidam nomine Newton) высказывает интересные мысли». И великий Ньютон не обиделся, потому что он представлял дисциплину, изучающую часть, а монах представлял дисциплину, изучающую целое.
Единственным институтом, претендовавшим на мировоззренческий масштаб, была религия. В то время синонимом религии для меня было христианство. Я ни минуты не думал, почему так считаю, но иные религии мне в голову не приходило рассматривать в качестве религии (как европейцу не приходит в голову рассматривать тараканов в качестве еды).
Так рассуждает любой простой человек. Для него религия — это традиционная для его среды вера. Если он вырос в исламской среде, религией он будет считать только ислам, и не будет помышлять искать религиозную истину за рамками ислама.
Такого уровня логикой руководствовался исламский завоеватель, когда сжег Александрийскую библиотеку. Он сказал, если книги повторяют написанное в Коране, они лишние; если противоречат, они вредные. В любом случае книги нужно сжечь. Для простого ума тут железная логика. Я в начале пути был простым умом, мне все было ясно.
ГЛАВА 2. Казус
Так я оказался в православии. Благо в раннем детстве был крещен. Для порядка. Вряд ли я могу назвать своих родителей верующими. Просто принято на Руси крестить детей. Вот меня и окрестили. Это для меня как-то забылось, стерлось, а тут я вспомнил.
Я начал ходить в храм, поститься, молиться и по мере сил выполнять все православные предписания. В православной вере воспитывал своих пятерых детей. В своем религиозном рвении жил в монастырях, в том числе в Греции на Афоне, в русском Пантелеймоновском и греческом Св. Павла. Очень скоро я настолько пропитался этой атмосферой, что лучше предпочел бы умереть, чем отказаться от своей веры.