Когда атеистическое общество стало потребительским, смыслом жизни становится потребление. Все проблемы выше быта, текущей экономики и политики теперь — демагогия. Единственно достойным делом на тонущем корабле признается покраска каюты.
Кто пытается обратить внимание общества на неадекватное поведение относительно ситуации, того в «приличном обществе» уничижают и высмеивают. Приличным на тонущем корабле теперь считаются деньги, карьера, быт и развлечения.
Люди в этот период превращаются в трубы, по которым течет река товаров и услуг. Этот поток все умножался. Основной функцией человека становится пропускать через себя этот поток. Кто преуспевал, того потребительское общество превозносило и славило.
Атеизм родил новорожденного, который выкрикнул претензию на всемогущество и бессмертие. Но далее плюхнулся в бытовое болото, где захлебнулся. Человек вернулся в животное состояние — стал жить инстинктами и ориентироваться на шаблоны.
Если оценивать людей нового типа не по внешнему виду, а по цели, они суть умные обезьяны. Цель обычных обезьян — банан. Цель умных обезьян — тоже банан. Отличает их не цель, а способ достижения цели. Простая обезьяна банан руками срывает или палкой сбивает. Умная обезьяна под это дело бананособирательную машину приспосабливает.
«Погляди на стадо, пасущееся возле тебя: оно не знает, что такое вчера, что такое сегодня, оно скачет, жует траву, отдыхает, переваривает пищу, снова скачет, и так с утра до ночи и изо дня в день». Всякое стадо идет за знаменем, на котором ничего не написано.
Когда цель и смысл жизни — добыча сиюминутных ценностей, общество распадается на два типа людей. Люди с талантами, волей и умом бизнесом и политикой занимаются (суть тот же бизнес). Они наращивают потребление и видят в этом свое предназначение.
Прочие люди, лишенные необходимых качеств, чтобы получить такие возможности, налогооблагаемой базой работают, завидуют талантливым и удачливым и на судьбу жалуются, оправдывают свои неудачи, как Карандышев из «Бесприданницы», который говорит: «А я вот взяток не беру». Ему отвечают: «Вам никто и не дает. Место у вас такое, не доходное. Вот бы давали, а вы не брали, тогда и хвастаться можно было».
Мы плывем на «Титанике», пассажиры которого прекрасно видят айсберг, но никто не пытается изменить курс. Все смотрят на оставшееся до айсберга расстояние, охают и причитают… И торопятся за оставшееся время успеть докрасить свою каюту.
ГЛАВА 4. Затычки
Впервые за всю историю возникла ситуация, когда человек видит проблему и никак на нее не реагирует. Если умные и глупые, богатые и бедные, молодые и старые знают о проблеме и не ищут выхода, значит, тому есть причина. И она не только в отсутствии эмоций. У каждой группы людей из поезда-притчи свое объяснение бездействия.
Люди из цистерны не реагируют на смерть, потому что воспринимают мир чувствами. Чего чувства не фиксируют, того для них не существует. Они суть бородатые дети, живущие по формуле «что вижу, то и пою». Горизонт их планирования не дальше ближайших выходных и списка покупок. Что за линией горизонта, того для них нет. Говорить с такими людьми о проблеме смерти — то же самое, что с насекомым, видимость которого на 15–20 см, обсуждать соседнюю галактику (допустим, насекомое разумное).
Социологические опросы утверждают, что от 30 до 60 % людей никогда в жизни не думали на тему смерти. Огромное множество людей заблокировало эту тему как страусы — сунули голову в песок текущих дел и не желают видеть никакой опасности.
Вторая группа людей — пассажиры товарных вагонов. Они более развиты, и потому не могут абсолютно блокировать тему грядущей смерти. Чтобы эти мысли не мешали им жить, они затыкают их бездоказательными утверждениями — затычками.
Примером таких затычек могут служить присказки, что человек не умирает и после смерти живет в памяти народной. Или в своих творениях. Сапожник будет жить в сапогах, герой в подвигах, поэт в стихах, ученый в открытиях и так далее.
Наибольшим успехом в этой среде пользуется затычка под названием «жить после смерти в своих детях». И хотя на планете нет ни одного человека, кто ощущал бы в себе проживающих в нем покойных родителей (в итоге целое общежитие, потому что у родителей тоже были родители), этих людей данный факт не смущает.
Если указать им на этот факт, они скажут, что тот, в ком «живет» умерший родитель, не обязан ощущать в себе этого родителя. С таким подходом можно сказать, что родитель живет в оставшихся после него тапочках или в стенах дома, никак не проявляясь. Тихо так живут, смирно… Опровергнуть данное утверждение невозможно.