Церковь, партия, корпорация — все это живые организмы, которым дела нет до людей. Но так как они могут существовать, если делают определенный вид работы, — они его делают. Если в церкви не будет ни одного человека, верящего в Бога, она продолжит строить храмы. Чиновники тоже прекрасно понимают, что работы бессмысленны. Но они с них имеют свою выгоду, и потому бессмысленное закапывание бюджета — это норма.
Из сказанного следует, что надгосударственная организация никогда не направит ресурс общества на борьбу со смертью из гуманных соображений. Смотрим правде в глаза и не сочиняем небылиц — организация будет направлять ресурс на борьбу со смертью по тем же причинам, по каким компартия СССР, состоящая из людей, не верящих ни в какой коммунизм (толком даже не представляя, что это такое), продолжала направлять ресурс на построение коммунизма. Уклонение от этой обязанности означало бы для нее смерть.
Крокодилу предпочтительнее птичка, которая чистит его зубы не потому, что ее беспокоит здоровье крокодиловых зубов, а потому что находит в них пищу. Крокодил открывает рот, стремясь к своему благу — чтобы зубы не болели. Птичка выковыривает из зубов остатки пищи, стремясь к своему благу — чтобы сытой быть. Стремление птички к пище надежнее надежды на милосердие. Разумный эгоизм эффективнее филантропии.
При строительстве организации изначально нужно ориентироваться не на души прекрасные порывы (весьма переменчивая и ненадежная вещь), а на природу конструкции. Ее нужно построить так, чтобы она или к нашей цели шла, или умирала. Живая структура, убегая от своей смерти, неизбежно начнет толкать человечество в нужную сторону.
Второй важный элемент конституции будущей надгосударственной структуры — она должна быть неделима не благодаря воле образующих ее людей, а в силу своей природы. Это значит, что она не должна быть классической идейной структурой.
Чем больше идейная организация, не важно, партия это, церковь или общественное движение, тем ближе она к разрыву. Рост сторонников напоминает роль температуры в паровом котле — чем она выше, тем котел ближе к разрыву.
На свете нет ни одной идейной организации, которая выросла до крупного размера и не раскололась. Все мировые религии раскололись. Все идейные партии раскололись. Это объясняется тем, что идейную команду образуют люди разного типа и масштаба. Они по-разному понимают идею и способ достижения. Это создает предпосылки для раскола. Чем больше организация, тем сильнее активируются центробежные энергии. Однажды они неизбежно разрывают единое на части — на школы, конфессии, фракции и течения.
Полагать, что наша идейная команда не расколется, — я не вижу таких оснований. Напротив, я вижу основания, что любая идейная команда только в силу своей идейной природы обречена на раскол по мере своего роста.
Из этого вывод: моих сторонников нельзя объединять в политическую, религиозную или общественную структуру. Это такой же тупиковый путь, как борьба за власть. Нужна иная форма социально-инженерной конструкции, которая исключает раскол.
ГЛАВА 4. Форма
Чтобы построить нерушимую конструкцию, нужно исходить из реальности, а не из прекраснодушных мифов о реальности. Высокие и глобальные идеи обладают гигантской связующей силой, но к действию они способны побудить единицы идейных фанатиков.
Идейные люди — это насколько ценный, настолько и редкий тип людей. Их так же мало относительно общей массы, как алмазов относительно камней. Из алмазов можно сделать ювелирное украшение, но нельзя построить здание. Из идейных фанатиков можно построить железную группу, но нельзя построить субкультуру и небиологическую форму жизни, обладающую коллективным разумом.
Чтобы создать большой живой дееспособный организм, нужно много людей. Но тут проблема — идея не может подвигнуть массу дальше разговоров на кухне. Следовательно, идея не может выступить в роли связующего и движущего элемента для масс. Для единиц может, но для массы — это совершенно исключено. Так как реализовать задуманное можно только с привлечением большого числа людей, встает вопрос, что привлекает массу?
В поисках ответа я исхожу из того, что люди социальные (стадные) существа. Это значит, что ориентиром человека является признание обществом его достижений. Все, что люди делают, они делают, чтобы ощутить признание своего окружения.
Если человек вырос и живет в христианском окружении, он счастлив, когда у него на руках и ногах в местах, куда были забиты гвозди распятого Христа, открываются раны — стигматы. Никакой практической пользы от этих ран ему нет, одни проблемы и боль. Но зато какое ощущение избранности… Он не захочет расстаться со стигматами ни за какие деньги. Что деньги… Людей с деньгами много. А со стигматами единицы.
Если стигматы откроются у неверующего человека, живущего среди атеистов, он тут же пойдет избавляться от них. Потому что их никто не ценит. А сами по себе они не нужны. Равно как не нужны сами по себе бриллианты. Нужно ощущение признания своих успехов. К результатам, которые не будут признаны обществом, люди не стремятся.
Имея необходимое для выживания, дальше люди стремятся к признанию. Они ищут признание общества. Если общество считает достижением героизм, а богатство презирает, как было в древней Спарте, люди стремятся стать героями, а не богачами. Если общество признает богатство, а героизм считает идиотизмом, люди мечтают о деньгах и славе. Ради этого они делают то, что убивает людей (табак, например), но удачный производитель табака будет восхваляем этим обществом, потому что ему это дало деньги.
Мы живем в потребительском обществе, где высший показатель успеха и признания — деньги. Вот то, к чему по-настоящему каждодневно стремятся люди. Но не потому, что они такие-сякие корыстные и эгоистичные, а потому что им нравится жить в этом мире. Если бы не нравилось, они ушли в монастырь или горы к молитве и созерцанию. Они могут писать о грязи материального и красоте духовного мира, говорить, что не в деньгах счастье, и им, как Фету, хочется «В мир стремлений,/ Преклонений/ И молитв». Но если в тот прекрасный духовный мир они не идут, значит, если верить не словам, а делам, писать о пороках мира — это просто их способ заработать деньги для жизни в этом мире.
Люди верят словам о презрении к золоту, если тот, кто произносит эти слова, имел золото и отказался от него. Как Будда, например. Или второй вариант — если он по воде ходить умеет. Во всех остальных случаях высказывания против денег воспринимаются скучным морализаторством неудачников, оправдывающих свои неудачи.
Есть более сильные стимулы, чем деньги. Например, инстинкт самосохранения или сексуальный инстинкт; духовный инстинкт или религиозные и патриотические установки; программа чести, морали и совести и иные мотивы, побуждающие человека совершать действия, на которые деньги не могут подвигнуть. Но эти стимулы работают на коротком временном промежутке. Если взять за 100 % всю энергию, которую человек тратит за свою жизнь, абсолютным лидером окажется финансовый мотив (или, скажу шире, материальный мотив, когда действие несет человеку ту или иную материальную выгоду).
Исходя из реальности, а она такова, что мы живем в потребительском обществе, нет более надежного способа связать множество людей, чем деньги. Из этого следует, что самая оптимальная конструкция, связывающая людей, — это идейная корпорация. Она состоит не из идейных сторонников, а из идейных акционеров. Это как если футбольные фанаты были бы не просто болельщиками, а акционерами своего футбольного клуба.
Это не то, что предлагал Муссолини (рабочие — владельцы заводов, на которых работают). У рабочих нет идеи, они случайные люди, пришедшие деньги зарабатывать. Если им выгодно будет разорить завод, они его разорят. Потому что им нужен не завод, а деньги, которые он несет. В случае с идеей другая ситуация. Как пассажиры корабля никогда не согласятся утопить свой корабль ни за какие деньги, так идейные люди никогда не откажутся продать свою корпорацию, потому что их цель — не деньги. Здесь больше подходит аналогия с монастырем, монахи которого имеют другие цели.