Взглянул на руку - два круглых волдыря быстро вспухали, белели на предплечье, а вокруг краснота.
- Ни фига себе! - пробормотал я.
А Соня молча повернулась и пошла к корпусу, не оглядываясь.
Я вылез из воды, сел на край бассейна и, ошалелый, принялся дуть на волдыри. Жгло ужасно.
И ведь это она сделала, негодяйка, я понял!
Тут мне стало жутко. Если это обычный одаренный переросток, то что ж за дарования сидят сейчас молчком в остальных комнатах!
Купаться мне сразу расхотелось, обедать - тоже. Я посмотрел на купол, на столб лифта, уходящий кверху, к низким облакам, поднялся и побрел в свою комнату.
В комнате мне стало совсем нехорошо. Не то чтобы рука болела, хотя и это было тоже, но просто тяжело на душе.
Я лег на кровать, не переодеваясь, прямо в мокрых плавках (благо постель была застелена покрывалом), и стал думать. Руку жгло огнем, я даже всплакнул от боли. Но думать продолжал и в слезах.
Да тут и думать было нечего, все и так ясно: я ПО ОШИБКЕ попал в школу для совершенно необыкновенно одаренных детей. Именно по ошибке, по недоразумению. Дроздов настойчиво допытывался в Москве, нет ли у меня какого-либо особого дарования. И, видимо, я "ввел его в заблуждение" (как любит говорить Ольга Максимовна): он решил, что во мне что-то есть. А во мне ничего нет, ну ничегошеньки, и рано или поздно это обнаружится, мне на позор, а другим дарованиям на потеху.
Может быть, Дроздов решил, что я прирожденный гипнотизер? Я перебрал в уме все мыслимые ситуации, когда эта способность у меня могла проявиться. Ну, положим, когда я долго глядел на маму исподтишка, она переставала вздыхать, поднимала голову и печально мне улыбалась. Но это не доказательство. Еще, допустим, на уроках, когда я зажимал ладонями уши и смотрел на Ольгу Максимовну в упор, она меня к доске не вызывала. Но, с другой стороны, не помешало же это мне вчера получить двойку. Подумать только, это было еще вчера!
Нет, не стоит себя утешать: ничего ТАКОГО за мной не водится. И выставят меня отсюда после первой же проверки. И я вернусь домой несолоно хлебавши. То-то радости будет!
Тут в дверь постучали. Меня бросило в жар. Дроздов говорил, что до завтра меня беспокоить не станут. Значит, это не учителя. Может быть, из столовой? Но что-то говорило мне, что это не так. Я и боялся своих товарищей, и в то же время хотел их увидеть.
Стук повторился, не сильный.
Я быстро вскочил, натянул вельветовые брюки, сел в кресло.
- Войдите!
Вошла Соня. Она была в пестром коротком платье с открытыми плечами, босиком. В первый момент я ее не узнал, она мне показалась взрослее.
- Можно? - Пряча руки за спиной, Соня виновато остановилась у двери. Прости, пожалуйста, я нечаянно.
- Ничего, - беспечно ответил я, покосившись на руку. - Пустяковый волдырь. Хуже бывало.
Соня подошла, с любопытством взглянула.
- Ого! - сказала она. Дотронулась пальцем до ожога. - Сейчас смажем.
В руках у нее оказалась баночка с мазью.
- У тебя тоже аптечка есть, но я решила, что ты еще не освоился, потому и пришла.
- А ты давно здесь? - спросил я, подставляя ей руку.
Соня посмотрела на меня и ничего не ответила. Я предпочел замять этот вопрос.
- В каком ты классе? - спросил я.
- В шестом.
Переросток, обрадовался я. Значит, все правильно.
- И этому здесь тоже учат? - я кивнул на ожог.
- Зачем? - Она пожала плечами. - Это я сама. У меня другая специализация.
"Вот черт, - подумал я, - у нее две специализации, а у меня ни одной. Выставят!" А вслух спросил:
- Какая?
Быстро и осторожно смазывая мне ожог. Соня усмехнулась.
- "Вот черт, - передразнила она, - у нее две, а у меня ни одной. Выставят!"
Я покраснел.
- Ну и что? Выставят так выставят, плакать не буду. Поеду в Сургут, это недалеко, и на работу устроюсь.
- Да не бойся, - снисходительно сказала Соня, - не выставят. Найдут и у тебя что-нибудь. Раз сюда привезли - значит, найдут.
- А что, у тебя здесь нашли?
- Ну как тебе сказать... - Соня кончила обрабатывать мой ожог, села на соседнее кресло. - Прослушивать немножко я и раньше умела. Мачехе своей желтую жизнь устроила. Она меня колдуньей считала, в церковь даже ходить начала. Чуть задумается - а я вслух. Она отцу и говорит: или я, или эта ведьма. Так я сюда и попала. Правда, дело не сразу пошло. Целый месяц на автогенке сидела...
- На автогенке?
- Ну да. На аутогенной тренировке, так это здесь называется. Сейчас я на эту автогенку и не хожу: Дроздов освободил. Дома сама занимаюсь.
В жизни я не слыхал ничего об этой самой автогенке.
Поэтому я посмотрел на Соню с уважением:
- Чего тебе заниматься, когда ты уже научилась?
- Какое научилась! - Соня засмеялась. - Тебя прослушивать - все равно что букварь читать по складам. А вот ты попробуй прослушай Дроздова.
- Не можешь?
- Глухая стена. Махонин Борька уверяет, что может, но, по-моему, врет.
- Погоди, а разве ты не можешь прослушать этого Махонина и доказать, что он врет?
Соня посмотрела на меня удивленно:
- Так он же блокируется.
- Как это - блокируется?
- Да очень просто. И ты научишься. Запускаешь шумы: "У попа была собака, он ее любил", а сам про другое думаешь.
- Ну хорошо, - расстроенно сказал я. - Ты, Борька, я - вот уже трое. А всего сколько?
- Не спеши. Всех увидишь.
- Да двенадцать - по комнатам.
- Может, и двенадцать.
Я задумался.
- А что, у вас здесь строго?
Соня нахмурилась:
- В каком смысле строго?
Я не упустил случая:
- Ты же мысли читать умеешь.
- Много чести, - насмешливо проговорила Соня. - Очень надо мне тебя все время прослушивать. Да ты и сам не понимаешь, о чем спрашиваешь.
Я обиделся:
- Понимаю, почему же? Я хочу спросить, какие тут порядки. На каникулы отпускают?
- Только приехал - и уже о каникулах думаешь.
- Ну, а письма можно?
- Конечно, можно.
Соня поднялась:
- Ну ладно, заболталась я с тобой. Ритка, пошли.
Я испуганно оглянулся - за спиной у меня никого не было.
- Пошли, я же тебя слышу, - сказала Соня, глядя в угол. Молчание.
- Ну, смотри, - сказала Соня и, быстро сняв со стены отрывной календарь, кинула его в угол. - Вот тебе, бессовестная!