Оно-то, впрочем, красиво, да только чужое, нет у автора своих красок. Изъян замечаешь, когда собранный из элементов образ распадается. Созданное по-настоящему производит как раз обратное впечатление: из незначительных мазков, будто бы бессмысленных пунктиров, неожиданных пятен составляется нечто целое, с глубиной и объемом, подобно волнам на картинах Айвазовского. Оно имеет все признаки автономного бытия, в нем губы Никанора Ивановича невозможно приставить к носу Ивана Кузьмича без убийственного членовредительства, а скучающего беллетриста средних лет не заставишь из любопытства сменить сексуальную ориентацию и убить любовника. Но тут уж — каждому свое: Акунину в проекте живые герои не нужны и не удобны, иначе спонтанные перемены в характере озадачат читателя. А нет характеров — нет и перемен, любой персонаж может гаркнуть голосом Жеглова или обратиться Очарованным Странником, даже не сходя с места.
Основными антуражными средствами для сборки романов про Пелагею стали «Соборяне» Лескова, «В лесах» и «На горах» Мельникова-Печерского, «На ножах» и вся проза Лескова. Как всегда широко используются тексты Чехова (не только «Черный монах») и Достоевского (наиболее заметно «Бесы»). Можно сказать, что эти два автора всегда присутствуют на рабочем столе Чхартишвили и на все годятся: оттуда черпаются идеи, описания, прямая речь, сюжетные повороты и связки. Но связки не всегда логичны, идеи лишены корней и сведены до уровня деклараций, почти буквальные цитаты часто распознаются. А с деталями — вообще беда. Вырванные из родного контекста они Акуниным вставляются куда попало. Этим обстоятельством и объясняется гомерическое множество ляпов, уничтожающее пресловутую репутацию «знатока атмосферы эпохи» и «стилиста».
Сам Акунин продолжает настаивать, что использование им чужих текстов и идей — литературная игра и ничего больше. Типа, найди автора записки в «Левиафане». Или десять отличий в тексте про штабс-капитана Рыбникова. И ляпы, дескать — часть той же игры. Ах, вы заметили, что гранаты не той системы? — Молодцы! О, так вы и N-ова читали, узнали абзац? Здорово! Что вы, конечно, я не забыл, что во времена Шекспира не было сигарет «Друг». Но я же с вами играю! Это проверка. Отлично, прекрасная эрудиция, нет слов! Рад, сердечно рад!
Ладно, согласимся, что эта нога, у того, у кого надо, нога, и откроем книжку про Пелпгею. Пропускаем «Митрофания». Но этот владыка еще и мантию носит. А келейники ходят в рясах. Ага, вот еще — иподиакон в «отцы» угодил. Елки, а феликсийцы кто такие? А катавасия как попала в литургию? Преображение — второстепенный праздник? И потому владыка в домовой церкви? А народу столько в ней с какой стати?.. Столько «проверок» на самых первых страницах по одной только церковной теме? Господин автор, хватит уже меня проверять, надоело. Я поняла уже, что монастырь и его обитатели — карикатура, достаточно было «уроков плавания».
Помню, помню — игра. На этот раз она называется «Найди отличия между монастырем и психушкой». Пациент «епископ Митрофаний», например, явно свихнулся на «общечеловеческих ценностях». Небывалый случай для середины девятнадцатого века, но факт. Вот он говорит, что святость, мол, «только у скучных разумом бывает». И что беса никакого нет. А «православный ад то же чистилище и есть» (интересно, как он это себе представляет?). И «монахиня Пелагея», которая плавает, тоже оригиналка большая: рассуждает про «энергетику» и считает, что убийство собаки есть грех больший, чем убийство человека. Я даже не спрашиваю, какой они веры, с нынешним «духовным атеизмом» знакома не хуже автора. Хотя бы подскажите, где они слов таких нахватались?
Не уверена, стоит ли искать литературный первоисточник этих и подобных вставок. Похоже, что как раз такие перлы автор производит самостоятельно, подбирая их непосредственно из «злобы дня». Утром в газете (телевизоре) — вечером в куплете, так сказать.
Разумеется, ни одного «тонкого намека» на окружающую нас действительность мы не пропустили. И Момуса-Мавроди помним, и столичные мероприятия к юбилею Пушкина заметили тоже, и что Литвинов похож на Березовского. Отчего же публике не потрафить, если и самому приятно.
Но там-то, с «монахами» — другое! Боюсь, образ «положительного епископа» для того и понадобился автору, чтобы вкладывать в его уста подобные благоглупости. Вот ведь, мудрый человек! Не в сказки церковные верит на самом деле, хотя и признает их полезность, а мыслит широко и прогрессивно, как и подобает умному и просвещенному человеку.