Многим нравится. «А у кого вкус похуже, те вообще в восторге». (З. Гердт).
Набитое ахинеей чучело пророка-Акунина выглядит нехорошо, но для литератора Чхартишвили оно уже не опасно. Если позывы жечь глаголом на этом прекратятся. От таких тиражей и фанфар каждый бы о себе возомнил невесть что, важно — надолго ли. Очень бы хотелось, чтобы Григорий Шалвович нашел в себе силы вернуться к тому, с чего начинал. К написанию симпатичных компиляций в легком жанре на радость публике.
Пугают читатели. Вернее, отсутствие у них нормальной реакции при потреблении помоев. Восторженные возгласы не стихают, «прекрасный язык», «изящную стилизацию», «тонкий юмор» и «глубокие познания» продолжают находить там, где их никогда не было. Хуже того, над «Красным петухом» — думают! То есть, ничтоже сумняшеся, называют этим словом бессвязный лепет из штампов о «современном подходе», «необходимости пересмотра догм» и т. п.
А подумать есть о чем. Например, о том, почему дремучее религиозное невежество сегодня принимается публикой за «прогрессивность»? Почему ходовым товаром стали всяческие «евангелия от себя», сочиняемые разоблачителями-антиклерикалами, шулерами и психически нездоровыми «пророками»? Почему кануло в небытие понятие «дурного вкуса», всегда определявшее границу допустимого для культурного человека? Кто-нибудь из «борцов за равноправие» еще помнит, что сочинение и чтение «низких» жанров никогда не считалось постыдным, и незачем тут копья ломать? Стыдно опошлять. То есть, уравнивать высокое с низким, ставя в один потребительский ряд Пушкина, Толстого, Евангелия и попсу. Не чтиво характеризует читателя, даже не качество его и, тем более, не жанр. Пошляк выдает себя неспособностью видеть пошлость, поскольку иных критериев, кроме своего вкуса, не признает.
Что слабость и глупость откровенных акунинских «петухов» легко обнаруживается простым логическим мышлением — это уже следующее печальное наблюдение. Определяющим, все же, следует признать испорченный вкус: поклонники более настаивают на эстетических качествах текстов. На просьбы показать образцы «превосходного языка и стиля» обычно не отвечают или указывают как раз цитаты. А, между тем, собственно авторские текстовки бросаются в глаза именно стилистическими погрешностями: нагромождением глаголов, бессмысленностью деталей или фонетическими ляпами.
Примеры «прекрасного языка» Акунина. Они же — «изящная стилизация». Открываем наугад «Коронацию».
«…Симеон Александрович зло усмехнулся:
— Ну, это легко выяснить. Нужно арестовать Фандорина и как следует допросить. Всё выложит. Мой Ласовский умеет языки развязывать. Как гаркнет — мне и то не по себе делается».
И мне. Великий Князь, а такое несет.
«— Фандорин пять лет не показывал в Москву носа, — скривив губы, сообщил генерал-губернатор. — Знает, шельма, что у меня в городе ему делать нечего. Это, Ники, авантюрист наихудшего сорта. Коварный, изворотливый, скользкий, нечистоплотный. Как мне докладывали, убравшись из России, преуспел во всяких темных делах. Успел наследить и в Европе…»
«— Помолчи, Ники! — взревел глава Зеленого дома. — И вы оба молчите!..»
Изящней некуда. То ли урки, то ли кухня коммунальная. А глава взревел на царя, между прочим. Красота!
А вот из «Пелагии», тоже произвольно открытая страница:
«Главное действующее лицо в этой истории — Река».
«Сойдя с телеги и благословив старичка, Пелагия увидела в стороне кучку людей…»
Люди кучками, так еще и монахиня благословляет — одно к одному.
«…запричитала какая-то из баб…»
«…очень мало осенена вниманием со стороны высших сфер…»
«…благоговейно запыхавшись…»
«…мозгами поскучнее…»
«…разновидность вероблюстительского племени…»
«По лицу вяло гуляла скучливо-любезная улыбка».
Красиво?
Скучливо переходим к тонкому юмору.
Оным предлагается считать, например, кондитерскую «Искушение святого Антония» на территории монастыря и святую воду с сиропом по десять копеек. Или глумливую сценку с похотливым писателем — намек на нелюбимого автором Достоевского. Обхохочешься.