- Нет, - категорично кивнул Михаил, барабаня подушечками пальцев по полировке стола. – Воронов не произвёл на меня такого впечатления. Теперь я вижу это совершенно точно. Поначалу мне показалось, что он изрядно устал. Что этот «чёрный» насторожил и выбил его из энергетической колеи. Знаете, бывает… Я только сейчас задумался над тем, что такое состояние бывает у тех, кого обложили со всех сторон. Ну, если не со всех, то со многих. Сейчас я вижу – Воронов давно чувствовал это давление. Однако мастерски скрывал его от нас.
- Хорошо-хорошо. Только пальцами больше не барабань, сыне. А то в ушах звенит. Это, знаешь ли… - замахал обеими руками шеф.
В ту же минуту один из телефонов на столе пронзительно запел. Александр Андреевич, будто гипнотизер на сеансе, медленно снял трубку. Миша тут же почувствовал, как в помещении тот час же возрос уровень напряжения. Стало тяжело дышать и мыслить. Усилился дискомфорт, который предстояло унять своими собственными усилиями.
- Да, хорошо. Завтра же я представлю на имя директора подробный доклад о происшедшем и принятых мерах. Да, меры уже приняты. Нет, пока никаких ощутимых… - разговаривал по телефону с кем-то из высшего руководства шеф, то и дело, проваливаясь в тёмную, вязкую среду. – Дело в том, что есть множество «против» с нашими «за» при их меньшем объёме. И ограниченных функциях. Мы пока что не в состоянии обеспечить полный обзор картины происшедшего. Сотрудник Воронов характеризовался на протяжении всего срока сугубо с положительной стороны. Причём, в обоих местах. Честно говоря, Анатолий Леонтьевич, даже при самом туманном стечении обстоятельств, мне бы не хотелось ронять тень на заслуженного, прекрасного человека. Да, понимаю вас. Будет непременно…
Шеф опустил трубку на рычаг. Некоторое время сидел без движения. Миша, насколько это было возможно, помогал начальству, выравнивать состояние в кабинете. И самого кабинета, честно говоря, тоже.
- Кстати, тебе не показалось, что происшедшее касается и тебя, и его… покойного, в равной степени? – взор Александра Андреевича неожиданно вперился в переносицу. – Ага, сомневаешься, но не отвергаешь. Я почти уверен в этом, молодой человек. То, что диверсионник вышел на ваш контакт, а затем – уверен в этом! – расправился с Вороновым… Всё это более чем странно и заслуживает самого нелицеприятного анализа. К тому же вы оба, надо признать, попались на удочку. Он вам подкинул ложный позыв, на который вы и клюнули. Ударились в детективно-разыскную деятельность. Вы же прекрасно знаете, что любому из простых смертных и обычных сотрудников запрещено действовать на пресечение диверсионников! Знаете, но нарушаете, как дети малые. Возбуждаете в себе проклятый адреналин, надо полагать? Неймется, так сказать? Ну, ладно… Ведь так просто сообщить «собственникам». Указать точное время и место обнаружения диверсионника. Нет, они сбрасывают эту информацию на мой секретариат. Пускаются на розыски сами…
Тяжело отдышавшись, Александр Андреевич вытер крупные капли пота. Они покрыли мясистое лицо и залысый череп. Посмотрев на Мишу, что заметно съёжился, он с лёгким, почти отеческим укором спросил:
- Так хотелось поймать диверсионника, молодой человек, что даже чувство опасности было забыто? А все остальные чувства оказались подчинены этому высокому безудержному стремлению? Ведь так, Миша? Эх вы горе моё горемычное. Когда в 1938 году я работал в Центре, он назывался иначе – Главное управление политической пропаганды. Был подчинён Особому сектору ЦК ВКП (б). Лично Сталину. Меня туда призвали из армии. Служил дивизионным комиссаром - носил красную звезду на рукаве и две шпалы в петлицах. Мы занимались теми, кого сейчас называют безвинными жертвами сталинских репрессий. Как-то согласно плановой разработке я подживал в подъезде дома ЦК одну такую будущую жертву. Во время Гражданской этот тип залил себя кровью тысячами расстрелянных, заживо сожжённых и отравленных ипритом крестьян. Те, правда, тоже не стеснялись в средствах, но всё ж… Мне надо было только поговорить с ним. Попытаться убедить… Короче говоря, провести плановую психологическую обработку. Если не удастся, то окончательно скинуть на наркомат внутренних дел и органы госбезопасности. Да, вот так! Так в наше время церемонились с этими подлыми, кровожадными деструктами! Пробовали до упора все мирные приёмы, чтобы склонить их на нашу сторону. Но… Дело в том, что этот деструкт с золотыми маршальскими звёздами в петлицах имел своего диверсионника, коим был его шофёр. По некоторым данным, они крутили любовную связь. Типичное развлечение и взаимная подпитка для этих чудищ! То же самое было у командира штурмовиков Эрнста Рёма, который сам был того и имел такого же шофёра. Их так и застали эсэсовцы в обнимку – в одной кровати. Так вот, после того как меня отшили психо-энергетически, прямо заявив, что ад ему ничуть не страшен, а рай противен, то… как сейчас помню, шёл я домой по осенней московской улице. Собираясь, так сказать, с силами для отчёта по начальству. Кепка надвинута на глаза, воротник поднят до плеч. На операции, как и сейчас, мы ходили в гражданском, чтобы не светиться. Сам понимаешь… Вообщем, лопух-лопухом… А из темноты на меня несётся легковая машина с потушенными фарами. Тихо так несётся. Я едва отскочить и прижаться к стене. Однако бампером меня всё ж задело по касательной. Помяло два ребра. Если бы я не ускользнул в подъезд, то этот зверь раздавил бы меня как лягушку на асфальте. Да, он смог бы. Это для них как развлечение – утоление энергетического голода. Отработка избыточной дозы адреналина. Да, именно - ад-реналина! Везде этот ад, будь он неладен… это проклятое название…
Минуту они рассматривали друг-друга. Будто открыли себя заново и пока что не привыкли к взаимному, обновлённому обличию. Затем, Александр Андреевич, гулко откашлявшись, отчеканил: