Самара глаза открыл, на придурка покосился:
– Ты на себя-то смотрел?
– Я – Хранитель, – грудь выпятил. – Я место свое знаю. А она – нахалка! Законы забыла! – ткнул грязным пальцем в сторону девушки. Лань стояла над мужчиной и с жалостью и тоской смотрела на него.
– Не могет страж к светлому касаться!
"Чего вдруг? Устроены иначе"? – хмыкнул Самара, начиная смиряться с присутствием болтуна. Пока слаб все равно его не выкинешь. Но вот придет в себя и от души мальчишку в путь отправит. С самой высокой горы и в самую густую часть леса!
– Ты в каком плане? – насторожился парень, и даже уши вытянулись.
Поерзал и отодвинулся за дерево от греха.
Самара на секунду порадовался – проняло чудо, замолк.
Но тому дерево не помеха, из-за него бурчать продолжил:
– Все у их так: и грудь на месте, и… остальное, все как для рождения дитев положено. Но ты ж себя не на помойке нашел! Ты свееетлыый, а она? Страж, тьфу. Страх, какой проступок это!
"Да почему"?
– Да потому! Смертный проступок это, стражей за то к пращурам с осквернением чтоб весь род память имел о великом преступлении, предательстве и скверне! Вот!
"Херь какая"…
– Правда жизни! Ну, как те непонятно-то?! – постучал себе по лбу костяшками пальцев.
– Ну, ты и дурак. Рееедкий.
– Что? – нагнулась к раненному Лань, по щеке дичась погладила.
– Ишь ластится, – зашипел Прохор, из-за дерева мордой вылез.
– Ты потерпи светлый, потерпи. Раны у тебя тяжелые, – зашептала девушка. Самара смотрел на нее и чувствовал одно желание – пусть бы так сидела, смотрела на него и гладила, а он за ради этого поболеет, ничего.
Любому легче, когда о нем заботятся, тревожатся. Любая рана от того меньше болит.
– Предков-то не волнуй! Это что ж удумал-то?! Нет, ты чего совсем че ли?! – зашипел Прохор, как гадюка, которой на хвост наступили.
– Пожалуйста… Лань… убери этого придурка… Сил нет слушать, – прошептал девушке Самара. У той глаза слезами наполнились. Вскочила, губу прикусив.
– Делать что-то надо, делать. Совсем худой он, Малик, – жаловаться товарищу стала.
Самара вздохнул и глаза закрыл.
– Вот и верно, вот и прально, – закивал Прохор. – Без ее лучше спится.
"Без меня меня женишь? Достал! Вот встану – шею тебе сверну. Первым делом", – заверил его мужчина и парень смолк, только сопение обиженное над ухом слышалось.
Но это ничего.
Марк чуть дышал – не до перепалок. Грудь горела и в спине, словно копье застряло.
Интересно, есть ли здесь нормальные врачи? И где аптечка? Хоть обезбаливающее вкололи, что ли.
Тяжело пошарил по груди, выискивая карман на куртке, где аптечка была. А куртки нет.
– Она ж тя разнагишала, – зашептал Прохор, склоняясь над лицом. – Вот те чтоб мне тьму зим хранителем быть у самого последнего и захудалого, – закивал подтверждая.
Самара смотрел на него и не мог понять, как такие рождаются? Ну, редкий идиот!
"У меня грудь стрелой проткнута, это так, на минуточку. Еще одна видимо лопатку раздробила… Какие девки нахрен?!!"
Прохор отпрянул, глаза выпучив. Носом шмыгнул, таращаясь на мужчину и неуверенно кивнул:
– Эт да… ага… а чего тогда на ее пялишси? – опять носом к его носу приблизился.
Лейтенант во все глаза смотрел на веснушчатую физиономию:
– Ты больной?
Парень отодвинулся:
– Я то здоровый… Ишь, опять приперласи, – зашипел видя что Лань с питьем над мужчиной склонилась. – Обихаживат, вишь. Тьфу!
– Аптечку, – прошептал Самара Лани. – Куртка.
– Куртка? Ах, да… Сейчас, сейчас, – засуетилась, к костерку отошла и принесла нужное. Марк с трудом и перерывами прошарил карманы, нашел нужную коробку, а дальше не смог – в голове помутилось.
– Не боись, щас помогем! – заверил Прохор, и сдул коробку в сторону девушки. У той зрачки расширились, побледнела. Взяла несмело. – Этот! – щелкнул парень по шприцу с красной полосой. Тот подпрыгнул и девушка испуганно охнула, отпрянула хлопнувшись на ягодицы.
– Что там? – подошел Малик.
– Это… само в руки прыгает. А чего это? – протянула тихо, растерянно, указывая взглядом на шприц.
Мужчина взял, покрутил, и тоже понять не мог, как им действовать.
– Эй! Глаза, грю, открой че ли. Стражи ж энтих штуковин отродясь не видовали, им показать надобно, как и чего, – толкнул в бок мужчину парень.
Самара открыл глаза, сглотнул ком в горле и поманил пальцем: дайте. Взял, щелчком колпачок снял, а дальше все – руки не поднимаются.
– Вколи, – выдохнул всем. Хоть один да сделает.
Не тут-то было.
Малик, видя, что мужчина совсем плох, взял странную штуковину у него из руки, оглядел, а что с ней делать не знает.
Покажи ему, – мысленно попросил Прохора Марк.
– Интересно, как? Он же ж меня не видит, я ж только тебе даден.
Самара застонал – только этого "счастья" не хватало… Да вкололи б уже быстрей, хоть глюк исчез бы, поспать спокойно можно было!
И собрался. Рывок – выхватил шприц, вонзил иглу в ногу, чтобы силы не тратить, тянувшись к плечу, нажал кнопку, вводя лекарство и, отрубился.
Глава 9
Майльфольм вел себя странно. Если что-то спрашивала – отвечал односложно, не спрашивала – молчал. Старался не смотреть, держался на приличной дистанции.
Эрика наплевала бы на его поведение, если б не одно необъяснимое для нее ощущение – ее тянуло к нему, и чем больше Май отходил, тем сильней ей хотелось приблизиться.
Возможно его отношение к ней, как к чумной и стало катализатором незаметного до того влечения. И ладно бы мужчина действительно держался четко как солдат СЭС с зараженным, но нет, убивало как раз то, что при всей отстраненной угрюмости она ловила порой такие жаркие взгляды, что стоило удивляться, как не сгорела, чувствовала такую заботу, что не каждый священник мог бы устроить святыне.
Это сбивало с толку. Эра не могла понять ни поведение Майльфольм, ни его мотивы. Да и себя, честно говоря, понять тоже не могла. Ей бы о ребятах думать, о происходящем, ситуацию проанализировать, а в голову чушь левая лезет.
Напряжение меж путниками росло, как температура в турбине перед взлетом.
Ведовская, не привыкшая мучиться из-за всякой ерунды, несколько раз порывалась объясниться, но первые же слова вязли на языке под взглядом Майльфольма.
Ночь добавила мучений.
Эрика честно пыталась заснуть, но не смогла, анализируя поведение мужчины и свое.
Она понимала, что уделяет слишком много внимания несущественному, возможно капризу, собственной блажи, попытке психологической декомпенсации за счет обострения инстинктов. Однако никакие доводы не действовали. О чем бы она не думала, ворочаясь на лапнике и плаще Майльфольма, мысли вновь возвращались к его хозяину.
Стоило ей посмотреть на него прямо – он спит. Стоило посмотреть из-под ресниц, притворяясь спящей – он смотрел не отрываясь, словно ничего и никого кроме нее не существовало. Но только Эрика открывала глаза – он закрывал и притворялся спящим.
К утру эта игра достала ее до печенок. Детство, глупость, – ворчала на себя и на него, идя к затону, решив смыть блажь из разума с помощью холодного душа.
Разделась у высокой травы на песке. Оглядела зажившую рану на ребрах, чуть удивляясь быстрой регенерации, и нырнула в мутноватую воду.
На удивление вода была теплой и больше нежила, чем освежала, не смывала жар из тела и головы, но рождала сожаление сродное с разочарованием.
На другой стороне затона высилась скалистая стена, с которой довольно сильным потоком шел ручей и дождевая вода.
Эрика поплыла туда и встала под импровизированный душ, вжавшись в расщелину, где поток был более мощным, и вода не капала, а лилась. Холодна, но не до озноба, и чистая, она приводила в себя.
Девушка пила, подставляла лицо и плечи, наслаждаясь отсутствием любых мыслей и желаний. И отодвинулась от потока, услышав слабый всплеск, насторожилась. Здесь в закутке за стеной воды ее было невидно, зато она прекрасно видела почти весь затон и внимательно оглядывала спокойные воды у берега и немного взбаламученные ближе к миниводопаду, гадая что это было – большая рыба резвится или человек принимает утреннюю ванну.