– Серьезно, что случилось? – снова спросила я.
Он пробежался пальцами по своей темно-каштановой шевелюре. Его волосы заметно отросли. Помню, как мама его дразнила и называла Полом Маккартни, когда он их запускал. Челка отчасти закрывает лицо, но я все равно замечаю отпечатки страданий прошедшего года – складки около глубоко посаженных глаз и морщины на лбу. Раньше их там не было. Папа облокотился о стол и подался вперед:
– Мне позвонила одна дама из твоей школы. Она заметила, что ты недоедаешь.
Пока папа говорил, я намотала на вилку шесть длинных макаронин и запихнула их в рот, чтобы не отвечать.
– Знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты распространялась об этом в школе. Можно ведь было и со мной проблемой поделиться.
У меня словно появился комок в горле, и еда не желала проходить внутрь. Жалко, что Пейдж нет рядом. Она бы сказала что-нибудь обидное, но справедливое, вроде: «Хорошо, я попробую с тобой об этом заговорить в следующий раз, когда ты отрубишься после пьянки». Мне было бы неприятно это слышать, но я не перестаю мечтать о том, чтобы отбросить свои страхи и тоже быть честной с отцом.
– Я ничего не говорила.
Это правда. Я никому не рассказывала ни про деньги, ни про еду. По крайней мере, намеренно я на эту тему разговора не заводила.
– Она сказала, что вы с ней иногда беседуете.
Я проглотила пережеванные спагетти, опасаясь, что вот-вот перестану наслаждаться вкусом горячего ужина. Меня терзало плохое предчувствие.
– Да, – пробормотала я тихо.
– О чем? – поинтересовался папа.
«Лишь бы не сказать что-нибудь не то», – подумала я про себя. От меня не ускользнуло, с каким трудом папа контролировал свою интонацию. Не знаю, что он пытался скрыть, но мне чудился страх. И быть может, недовольство.
– Знаешь, о том о сем.
– Нет, не знаю. Что ты ей рассказываешь?
– Да ничего особенного. Она спрашивает, как мое самочувствие.
– И что ты отвечаешь?
– По-разному. Сегодня день выдался неудачный.
Папа вздохнул, и черты его лица немного смягчились. На нем слой за слоем таяли страх, злоба и горе. Он потянулся и взял меня за руку:
– У меня таких много.
– Знаю, – прошептала я.
Папино лицо ожесточилось так же быстро, как оттаяло.
– Ты говоришь с ней обо мне?
С этими словами он стиснул мою ладонь. Скорее всего, с его точки зрения, он меня так успокаивает, но я ощутила только давление. Сокрушающее давление.
– Нет.
Да.
– Это… замечательно. Не то чтобы я запрещал тебе выражать свои чувства… Просто сам понимаю, что в последнее время у нас дома не лучшая обстановка. А другие не всегда способны понять, каково нам, правда?
Я покачала головой.
– Так вот, если ты будешь рассказывать про дни вроде, например, сегодняшнего или про продукты, это только все усложнит.
– Но я не… – возразила я, но папа похлопал меня по руке и добавил:
– Оставим свои проблемы при себе, ладно? У меня задрожали коленки. В голове раздался голос Пейдж: «Да, я заметила, что у тебя это отлично получается». Сама же я промолчала и послушно кивнула.
– Я всегда знал, что ты у меня умница. Ну что ж, холодильник у нас заполнен надолго, и еще я купил тебе новую компьютерную игру, – сказал папа, что странно: я ведь в них почти не играю.
Потом он встал из-за стола и собрался уходить.
– Ты куда?
– Мне… Э-э… Надо кое-куда сходить. Я скоро вернусь.
Ложь.
– Может, останешься? Поиграем вместе в новую игру.
Папа сделал вид, что размышляет над моим предложением.
– Чуть позже, ладно? – предложил он.
– Хорошо, – согласилась я.
Никогда.
Он помахал мне рукой и вышел. Я слышала, как открывается дверь гаража и заводится мотор. Вилка выпала у меня из рук.
В миске еще остались спагетти, но у меня пропал аппетит. Я была рассержена. И расстроена. Это несправедливо. У меня такое ощущение, будто я прыгнула бомбочкой в ледяной бассейн и вода в нем настолько холодная, что обжигает кожу. Я никак к этому не привыкну. Неужели моя жизнь никогда не наладится? Наверное, пора перестать на отца надеяться. Слишком велико сейчас разочарование от понимания того, что мои надежды никогда не сбудутся.
Я задвинула стул. С громким стуком. Отбросила дурацкий диск с игрой в дальний угол комнаты. Заорала изо всех сил, а когда и это не помогло, принялась колотить диванные подушки. Захлопнула дверь в постирочную – только потому, что она была открыта. Это вконец меня измотало. В этот дрянной день все мои чувства вышли наружу. Не знаю, отчего мне больнее всего – от того, что папу больше беспокоит он сам, чем его голодная дочка, или от того, что в нем еще осталась частица его прежнего. Я его видела. Когда он коснулся моей руки. Мой папа закрылся в себе, спрятался глубоко внутри, а я даже не подозревала, как отчаянно мечтаю о его возвращении. Все это время я боялась его потерять, не подозревая, что он уже для меня потерян.