Его ясные карие глаза смотрели на меня в упор, и у меня возникло чувство, что меня оценивают — украдкой, в джентльменской манере, но все же оценивают, — и я ответила:
— Стало быть, вам повезло больше, ибо о вас он не поведал мне ни слова, несмотря на все мои просьбы.
На следующий день после первой их встречи Лиам, вялый и с запавшими глазами, сказал лишь, что ужин прошел отлично (в переводе с языка девятнадцатого века: они напились до беспамятства), и повторил, что Генри Остен очарователен и что нас обоих пригласили на ужин.
Генри бросил взгляд на Лиама — тот лишь вскинул бровь и пожал плечами, не отрицая выдвинутых мной обвинений, а затем отвернулся и принялся рассматривать большой раскрытый атлас, который лежал на ближайшем столе.
— Ваш брат — сама деликатность, не правда ли? Он просто не желал сообщать вам правду: «О, этот мистер Остен, он просто старик, ужасный брюзга и одной ногой уже в могиле, однако мы должны ему потрафить, ибо сэр Томас-Филип снабдил нас письмом…»
— Для меня уже вполне очевидно, что ничто из сказанного к вам не относится, сэр.
— Distingué[13], скажем так. На французском все звучит куда безобиднее.
— Вам хорошо знакома Франция?
— Так же как и всем в наши дни. Моя дорогая супруга, — взгляд, который он так с меня и не сводил все это время, соскользнул на камин, затем вернулся ко мне, — училась там, и первый ее муж, бедолага, был французом. — Заметив, что я напряглась, он добавил: — Видите ли, он был граф. Казнен на гильотине. Ужасно.
— О, до чего же скверно. — Я повернулась в сторону, куда он посмотрел, и уперлась взглядом в миниатюру, стоявшую на каминной полке между фарфоровым спаниелем и шкатулкой для свечей. — Это ее портрет? — спросила я, хотя и так знала ответ.
Элиза Хэнкок в юности: большие темные глаза, остренький подбородок, озорная улыбка и пышная прическа по моде восемнадцатого века. Мастерица частной переписки и светская кокетка. Когда она овдовела, за ней начали ухаживать сразу два кузена. Преуспел в итоге Генри, а его старший брат Джеймс, священник, остался не у дел. Что, вероятно, стало причиной некоторой натянутости в их отношениях, несмотря на то что в семье Остенов все друг друга очень любили.
— Ее нет уже два года. — Он снял миниатюру с полки и передал мне.
Я всмотрелась в портрет.
— Соболезную вашей потере. — Я перевела взгляд на него и по тому, как он торопливо вскинул лицо, поняла, что он рассматривал мою грудь. Которую, в его оправдание, не заметить было трудно: по моде 1815 года акцент в вечерних нарядах делался на декольте — корсет нескромно выталкивал грудь вверх, но, в отличие от повседневных образов, ту не прикрывали фишю или короткий жакет-спенсер.
Удивленная и слегка пристыженная, я, кивнув, вернула ему портрет и оглядела гостиную, отчаянно надеясь придумать новую тему для беседы. Комната, представшая передо мной, имела продуманно-обшарпанный вид: разнообразная мебель в кожаной обивке, стопки книг и дорогого вида турецкий ковер, впрочем, довольно истертый.
— Ваш дом очень удачно расположен, здесь решительно пастораль. — Район Челси в то время был скорее деревней и к Лондону не относился. — Вы давно здесь живете?
С виду увлеченный атласом, Лиам в разговор не вмешивался. Но именно в этот момент оказавшись в выгодном положении за спиной у Генри, он посмотрел на меня и с улыбкой кивнул. Он насмехается над моими навыками ведения беседы или это знак одобрения? Почему он не приходит мне на помощь?
— Почти два года, но я хорошо здесь обжился. Надеюсь, что переезжать отсюда мне придется нескоро.
Генри поселился здесь после смерти Элизы, видимо, потому что хотел избежать печальных ассоциаций, связанных с предыдущим домом. Я знала, что переехать ему все же придется — и довольно скоро. Когда его банк разорится, он лишится этого дома вместе со всем его содержимым и навсегда покинет Лондон. Никаких больше званых ужинов, походов по театрам и визитов родственников, живших за городом: он примет сан и до конца жизни будет нуждаться в деньгах. Знать, что ждало его в будущем, было странно; это чувство навевало горечь и некую меланхолию.
— Ах, вот и остальные. — Он повернулся на звук голосов, донесшихся из холла. — Сегодня очень скромный прием; надеюсь, вы не против. Только мистер и миссис Тилсон — они мои соседи и практически родня мне, моя лондонская семья. Настоящие мои родственники — провинциалы до глубины души. Кроме моей сестры Джейн — она жила бы здесь, если бы могла.
— До чего необычно, — сказала я. — И почему же?