— Мы же собирались вместе пообедать? Когда ты меня должен был пригласить?
— Не волнуйся, Поль, еще приглашу. А пока выпьешь пива за мое здоровье.
Он распахнул двустворчатую дверь и вышел не оборачиваясь.
На улице он глубоко вдохнул. Хоть и привык, но все-таки вид трупов плохо на него действовал. Неудобоваримое зрелище!
Шарко позвонил Клементине Жаспар, сообщил ей, что она сможет получить свою обезьяну целой и невредимой, и попросил, как только это случится, сделать попытку вытащить из шимпанзе еще какие-нибудь сведения. Клементина пообещала позвонить, если попытка окажется удачной, и от всего сердца поблагодарила комиссара. И он был уверен: она сделает все, что только сможет, чтобы ему помочь, он чувствовал, что эта женщина отличается не только абсолютной искренностью, но и подлинной человечностью.
Он потихоньку добрался до железной скамьи на набережной, сел. Народу тут было немного: близость Института судебной медицины и множество полицейских машин отпугивали случайных прохожих. Порт Арсенала с его катерами и тяжелыми лодками поблизости, приятный легкий ветерок, ласковое сентябрьское солнце. А Ева Лутц больше ничего этого не увидит. Кто-то, кого шимпанзе назвала «чудовищем», лишил Еву основного права человека: права дышать. А потом бросил в клетке, будто она просто кусок мяса. Шарко думал о родителях девушки. Им скажут не всю правду, им скажут, что «совершено преступление», но не сообщат подробностей. И пообещают «приложить все силы, чтобы найти того, кто это сделал». Отец и мать, наверное, даже не услышат конца фразы, потому что с первых же слов мир для них внезапно померкнет.
Шарко потер висок и, сняв солнечные очки, одна из дужек которых была кое-как склеена и обмотана скотчем, подставил лицо солнцу. Лучи ласково скользили по щекам. Комиссар закрыл глаза и легко представил себе, как убийца появляется в питомнике вместе с крупной агрессивной обезьяной. Первый наносит смертельный удар, вторая, движимая звериным инстинктом, прокусывает жертве щеку. Может быть, это и было «чудовище», о котором говорила Шери. Кто-то из ей подобных. Обезьяна.
Приглушенные голоса людей и шум моторов. Плеск воды… Дыхание ветра… Тени, танцующие под опущенными веками… Все это внезапно рассыпалось, словно горсть песка, брошенная к небу: на плечо Шарко легла тяжелая рука, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, где он находится. Комиссар, поморщившись, помассировал шею и поднял глаза. Перед ним стоял Леваллуа.
— Взял и вот так спокойненько бросил меня в прозекторской! Мы с тобой только начинаем работать вместе, а ты уже показываешь, на что способен.
Шарко посмотрел на часы, оказывается, прошло больше часа. Он удержал зевок.
— Прости, но сейчас мне это трудновато.
— Судя по тому, что говорят, тебе уже целую вечность это трудновато! И еще говорят, что вы с Маньяном до того друг другу обрыдли, что он тебя выгнал.
— Больше слушай, что говорят! Мало где услышишь столько гадостей, сколько на Орфевр, тридцать шесть. В любом коридоре сплетни, слухи — и большей частью необоснованные. Ну и как тебе вскрытие?
— Ты ничего не потерял. Оставаться там, чтобы увидеть такое, ей-богу… Шене орудует своими ножичками, как скрипач смычком. Просто ужас какой-то, омерзительно! Если я что-то и ненавижу в нашей работе, так именно это.
— Жертва была изнасилована?
— Нет.
— Значит, сексуальный мотив отбрасываем.
— Неужто?
Жак Леваллуа, явно нервничая, сунул в рот мятную жвачку и тоже снял темные очки. Красивый он, однако, парень, смахивает немножко на Брэда Питта в «Семи», подумал Шарко.
Между тем его молодой напарник продолжил:
— Черт возьми… Не хотелось бы рассказывать ничего такого жене.
— Ну и не рассказывай, делов-то!
— Легко сказать! Слушай, кое-чего никто у нас не понимает… Ты мог бы в Нантерре зарабатывать вдвое больше, имея вдвое меньше проблем. Тебе осталось меньше десяти лет до пенсии. Какого черта ты вернулся в уголовку за черствым хлебом? Почему сам ходатайствовал о том, чтобы из комиссара стать лейтенантом? В жизни такого не видел, это ни с чем не сообразно. У тебя что — денег куры не клюют? Плевать на бабки?
Второй раз после того, как вышел на улицу, Шарко сделал глубокий вдох. Он сидел, свесив руки между коленями, словно одинокий старик, присевший на скамью покормить голубей. Его коллеги почти ничего не знали о последнем расследовании Центрального управления по борьбе с преступлениями против личности, в котором он принимал участие: политические, научные и военные задачи требовали, чтобы дело о «синдроме Е» осталось относительно секретным.