8
В понедельник с утра Люси занялась сборами в Вивонн близ Пуатье. Она бросила в рюкзак кое-какую одежду и несколько бутылочек воды, потом сняла упаковку с нового мобильника и показала телефон матери:
— Купила для Жюльетты. Если она будет постоянно носить его в ранце, я всегда ее найду. Да знаю я, что она еще маленькая, но сама она не сможет звонить: это такая специальная опция, благодаря которой… которой я в любую минуту смогу узнать, где она находится. Всегда буду рядом с дочкой. Что ты об этом думаешь?
Мари Энебель не ответила. Она сидела на диване, нахмурившись, держа руки между коленями. В течение последнего года она так часто приходила в квартиру дочери, что квартира эта, можно сказать, стала ее вторым домом, и Люси даже превратила свой кабинет в спальню матери. По телевизору передавали какие-то музыкальные клипы. Мари встала, выключила телевизор и сказала очень серьезно:
— Люси, ради бога, не впутывайся в это дело, хватит с тебя и тех бед, какие уже случились. Не надо ездить в эту тюрьму, не надо ходить на похороны этой мрази. Тебе станет только хуже, ты же помнишь, доктор сказал, что нужно отвлечься, подальше отойти от… от всего такого.
— Плевала я на то, что сказал доктор! У меня нет выбора.
— Конечно же есть. Есть выбор.
Мари Энебель прекрасно понимала, чем кончится затея дочери. Если она поедет туда, откроются старые раны, Люси придется лицом к лицу столкнуться со злом, посмотреть ему в глаза, и она снова станет искать ответ на вопросы, ответов на которые не существует.
После долгого раздумья Мари, сцепив до боли руки, все-таки решилась:
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
— Не сейчас, мама. Сейчас я пойду к Цитадели — погуляю с Кларком и Жюльеттой.
Встревоженная Мари провела рукой по лицу.
— Это связано с историей нашей семьи, с тем, как у нас было с двойнями…
Вот тут Люси заинтересовалась и, убедившись, что Жюльетта не собирается выходить из детской, подошла к матери:
— А как у нас было с двойнями?
Мари закусила губу, осмотрела свои ногти, она словно боялась поднять глаза на дочь. Потом усадила Люси рядом с собой.
— Понимаешь, после того, что случилось, я стала общаться с одним человеком…
— С мужчиной?
— Нет, с женщиной. Она одновременно специалист по генеалогии и психотерапии и работает в основном над разрешением конфликтов, связанных с генными мутациями. Психогенеалогия — так называется ее наука. И мне бы хотелось, чтобы ты сходила со мной хотя бы на один сеанс.
Люси почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо: вот только этого ей не хватало!
— Еще один мозгоправ? Почему ты не сказала раньше?
— Люси, пожалуйста! Мне и сейчас было трудно заговорить с тобой об этом.
Дочь решительно покачала головой:
— Можешь делать все, что тебе угодно, но на меня не рассчитывай: меня и так уже достали психиатры!
— Ты не поняла, она не психиатр. Она помогает нам увидеть… разглядеть наше прошлое, разобраться в отношениях с нашими предками. В кровных узах.
Мари опустила голову, словно она налилась свинцом, и на одном дыхании выпалила:
— У меня тоже была сестра-близнец.
Люси показалось, что ее ударили в солнечное сплетение, у нее сразу перехватило дыхание, и она отпрянула.
— Сестра… сестра-близнец?!
— Да. Ее звали Франс. В июне пятидесятого она появилась на свет первой. Это было в родильном отделении больницы Льевена.
Комок в горле не дал Люси ответить. Мать почти никогда не рассказывала о своем прошлом, о своей юности — она словно бы заперла все это в старом сундуке, ключ от которого сразу же потеряла. Люси мало что знала о собственной семье, о своих предках. Все эти души, все эти тела рассеялись в пространстве, как горсточка пыли.
— Когда… когда случилась трагедия, нам было по четыре года. Мы еще жили в Калонне… Помнишь фотографии старого дома бабушки и дедушки, Люси?
Люси молча кивнула. Разумеется, она помнила. Маленький кирпичный домик в шахтерском поселке. Печка, которую топили углем, пестренькие плитки пола, здоровенный таз — в нем все члены семьи купались по очереди… Дедушка был шахтером, а бабушка, стоя на краю черного колодца, раздавала лампочки тем, кого недра этого колодца поглощали каждый день ровно в шесть утра. Рабочие люди. Люси была с ними едва знакома: обоих слишком рано унесла болезнь всех, кто глотает угольную пыль.
В голосе Мари звучала боль, она роняла слова, словно камешки, обкатанные временем: