Понимая все это, сам, увы, пишу именно иначе, во-первых, потому что привык и, во-вторых. назло времени, с которым у меня давние и неразрешимые разногласия.
Что-то, на склоне лет, я разлюбил глаголы.
Неразрешимые ничем, кроме времени, хотел дописать я, но вовремя остановился.
Итак, отец, а за ним и мать, укутанная в старомодный ветхий шушун, затемно ушли на заработки; бабушка мальчика тихо уснула на печи, ибо русская печь лучше всего на свете приспособлена, чтобы в долгие зимние часы согревать, убаюкивать и отдавать натруженным крестьянским спинам живое и живительное тепло.
Мальчик же наскоро и украдкой собрал из одежды, что сумел найти, включая огромную отцовскую шапку, то и дело сползающую на лоб, шею, на правое и левое ухо, но никак не желающую находиться там, где ей положено быть по прямому назначению, и побежал в школу. Украдкой, потому что мать считала его слишком маленьким и пыталась уберечь на свой лад от большого мира, ждущего неосторожного путника за самым порогом.
И точно: стоило мальчику миновать знакомые плетни и завалинки, как на него налетели две собаки, Жучка и Волчок. Вполне возможно, что их звали как-то иначе, скажем, Лесси и Мухтар, память иногда изменяет мне, все чаще смешивая в единый букет времена, события, города и людей, но - пусть будут Жучка и Волчок, долой все лишнее!
Собака Жучка, небольшая, тонконогая, похожая на миниатюрный спортивный снаряд, под названием 'конь', только с хвостом и головой, однако же отнюдь не конскими, а совершенно собачьими: клыкастенькая, мягкие черные ушки подпрыгивают на острой голове в такт лаю, а хвост не пушистый, но скорее гладкий, загнутый, весьма похожий на рукояти тросточек, невероятно популярных среди одесских модников того времени. Волчок был побольше и лаял басом. Судя по кличке, в нем было сходство с волком, впрочем, не помню, да и какая разница, на что походил этот пес, если никакого мало-мальски серьезного влияния на эти и последующие события, ни Жучка, ни Волчок оказать не успели. Мальчик заплакал, но остался цел и невредим.
Я назову его Филипок. Почему бы и нет?
Отрок, Селянин, Златокудрый - любое из имен подошло бы, пришлось бы ему впору, так же как и стихи, впоследствии рожденные им, пришлись впору его родной рязанской земле и отныне неотделимы от нее, как и сами рязанские просторы, с их неяркой, прозрачной, подлинно российской красотой, неотделимы от чудесной его поэзии. Но пусть он будет Филипок, ибо что такое заглавная буква Ф, как не подбоченившийся добрый молодец, фертом стоящий среди множества других буквиц-поэтов, вместе составляющих сокровенную книгу российской словесности... Вместе, рядом - да, но несомненно повыше ростом...
Однако мужик, мимоходом оказавшийся рядом и отогнавший собак от Филипка, ничего этого не знал, да и, вероятно знать не хотел, ибо когда Филипок, еще не оправившийся от страха, вместо слов благодарности подхватил полы шубейки и помчался прочь, то и мужик не раздумывал долго, а двинулся по своим делам, тут же забыв про собак и про синеглазого мальчика в одежде не по росту.
Школа находилась там, где ей и положено было быть, то есть возле церкви, а разместилась в просторной, специально срубленной для этого избе, крытой не соломою, как все окрестные избы, а скругленную по углам черепицею, из-за чего крыша походила на туго растянутую и перегнутую поперек, по гребню избы, чешую исполинского Чуда-юда, рыбы, прикрытую по краям наледью и снегом.
Еще с крыльца, из-за двери были слышны голоса ребятишек, высокие, почти девичьи и совсем уж девчачьи, ибо и деревенским девочкам в новом, только что народившемся веке, наступала пора учиться.
...и голос учителя, глуховатый, неспешный...
...отведите, отведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!..
Как выглядит судьба? Ведь кто знает - не окажись ее рядом, быть может и не узнали бы мы никогда, не услышали бы этих пронзительных строк, вложенных поэтом в уста душегуба и разбойника, волею авторского таланта и при помощи его могучего воображения перевоплощенного в романтика и борца за непонятное, до сих пор не найденное счастье человеческое....
На этот раз судьба прикинулась деревенской бабой, шедшей по воду в то зимнее утро, на скулах которого только-только проступил румянец скупого январского рассвета.
- Иди! Скорее, скорее! Чего же ты стал? Не медли!
И Филипок вошел навстречу будущему, которое, как известно, всего лишь еще непережитое прошлое, вошел, как все деревенские мальчики, воспитанные по строгим деревенским обычаям: с шапкой, прижатой к взволнованной груди, со взором, вежливо опущенным долу, с обязательным крестным знамением и поклоном в сторону учителя.
...любопытство и озорство в синих, как, рязанские озера, глазах...
В наше время уже никого и ничем не удивить, не смутить и не растревожить, а тогда Филипок заплакал. И это были подлинные слезы, вызванные душевным смятением, взволнованностью, а вовсе не страхом, как бы это можно было подумать, перед довольно громким. среди общего шума, вопросом учителя, который вышел навстречу Филипку. За первым вопросом последовал второй... третий... Но слезы застилали Филипку глаза, а удары сердца заглушали идущие извне слова... Все что он мог вспомнить тогда - как он впоследствии мне рассказал, - это почему-то учительский шарф, красной петлей вокруг шеи подведенный под могучую сивую бороду склонившемся над ним человека...
...хорошо помню, словно сам его видел, тот класс, черную крашеную доску, всю в белесых разводах, с небрежно вытертыми следами мела на ней и особенно плуг, стоящий в углу. Лемех его, простой булатной стали, с почти невидимым дамасским узором, черный, с отливом в синее по всей площади его, исключая светлую, почти белую полосу в два пальца шириной, идущую над режущей кромкой, и сошники, издали почему-то похожие на алые пятна крови, проступившие поверх червонного золота, в свою очередь, покрывающего что-то черное... Вблизи же секрет сошников открывался просто: сошники эбенового дерева были расписаны по палехскому чину, как известно включающего в себя именно эту излюбленную палехскими мастерами цветовую гамму черного, алого и золотого.